— Да ты... да он... — У Митрохи дрожали от возмущения губы и затравленно скакал взгляд. — Да я же...
— Остаешься! Будешь ждать меня или...
— Не буду. — Отрок мотал головой, пятился. — Сбегу! Хоть на чем, а за вами поплыву. По-собачьи поплыву!
— С игуменом я договорился, монахи за тобой приглядят. А утащишь у них карбас и один уплывешь — в море погинешь. И не такие умельцы да смельчаки, как ты, в нем смерть находят.
И время-то какое обидное выбрал дядька Иван Никитич для такого разговору — перед самым отплытием, когда уже ветер дул попутный, поветерь на здешний лад, и ратные люди грузились на лодьи, а князь Ушатый о чем-то напоследок переговаривал с кормщиками у пристаней.
Митроха не сдержал гнев, рвавшийся из него. Позабывши себя, стал орать на дядьку. Да и того не мог вспомнить после, про что так яростно кричал, ополоумев. Что-то про дядькину зависть к нему, будто-де не хочет Палицын, чтоб он, Митроха, показал себя воином, и будто позарился уже на его поместье. Что будто бы думает совсем втоптать его род в землю, самого Митроху за холопа в своем доме держит, а теперь еще хочет, чтоб он тоже в монахах сгнил, как черный поп Досифей...
В чувство его привела тяжелая оплеуха. Устоял на ногах. Потер горящую скулу, поднял упавшую шапку, со злобой глядя на Палицына. Тот был немного растерян, однако спокоен. Митроха стал озираться — боялся позора. Но свидетелями его разговора с сотенным головой были только бездушные камни на берегу, волны и крикливые чайки. Палицын будто знал — увел мальчишку подальше от лишних глаз и ушей.
Отрок бросился бежать. Вылетел на тропу, ведущую к монастырю, помчался в другую сторону. Задыхаясь от бега и ненависти, сжимавшей горло, впрыгнул на первую же сходню. За бортом лодьи на пути у него вырос дворовый служилец Палицына Гераська — тулово как бочка, руки что весла. Митроха не стал с ним спорить, скосил глаза на другой насад.
— И туда не пролезешь. Там Климята поставлен.
Про третью лодью и думать не стоило, на ней княжьи люди досматривают. Отрок спустился на берег, чуть не плача от бессилия. Ушел с каменистой полосы в траву, сел, подтянул колени к груди. И все время, пока пристанские монахи-служки не убрали сходни, отчаянно ждал, что все-таки позовут. Но дядька Иван Никитич взошел на лодью, не оглянувшись.
Митроха встал.
— Равк, — тихо сказал он. Повторил громче: — Равк! — Он и хотел услышать ответ, и боялся. Страсть пересиливала страх. — Ну отведи же меня на лодью, чертов Равк!!
Насады один за другим отходили от пристаней, разворачивались, бежали в море. «Обманул!»