Серов теперь уже настолько втянулся в дела «Мира искусства», что с огромным энтузиазмом принял эту затею. Его переписка тех времен – свидетельство живого интереса и активного участия в организации выставок и всех других дел «Мира искусства»[40].
Он как член Академии подал прошение в Совет о предоставлении выставочного зала для «Мира искусства».
Официальным главой Академии был великий князь Владимир, фактически же делами ведал Иван Иванович Толстой, очень сочувственно относившийся к новому искусству, большой почитатель таланта Серова. И вскоре по Петербургу распространился слух, что «декаденты» выставляются в Академии.
Слух оправдался. Совет Академии удовлетворил просьбу Серова и отклонил заявление Мясоедова, Беклемишева и Залемана с протестом против этого решения. Было много споров и толков, но все же Совет оставил свое решение в силе, заявив, что «собрание никогда не было ответственно за содержание какой бы то ни было выставки, допускаемой в залы Академии», а также на том основании, что среди художников, картины которых должны быть выставлены, «много питомцев Академии (Браз, Вальтер, Малявин, Пурвит, Рущиц, Ционглинский) и есть такие члены Академии и академики, как Поленов, Серов, А. Васнецов, Нестеров».
Стасов со свойственной ему зоркостью понял подоплеку предстоящего события и со всегдашней яростью набросился на врагов. В «Биржевой газете» появилась его статья «Шахматный ход декадентов». В ней он пытался воздействовать на решение Академии. Он пишет: «В „Мире искусства“ г. Бенуа на днях писал: „Наши засушенные и ничего в искусстве не понимающие академические судьи“ – они будут вот так говорить и писать, а члены Академии должны это с благодарностью глотать и поскорее и пошире растворять свои двери тем, кто эти гадости и глупости выплевывает?! Да кто же на это способен? И возможно ли это?»
Мирискусники поняли статью Стасова как интригу. «Теперь здесь самое интересное, – сообщал Серову Философов, – скандал в Академии. Заседание было 27-го и длилось с 8 до 11 ч. Первый говорил Позен, о том, что он сторонник всего нового, но есть „новое и новое“. Чуму пускать в Академию нельзя. Словом – зри статью этой сволочи Стасова, которому я публично при публике и служащих не подал руки. Считаю его подлецом. Вся его цена, в моих глазах, была в том, что он держался твердо своих убеждений и потому ненавидел нас. Теперь же из бессильной злобы он для того, чтобы нам напакостить, отступился от всех своих убеждений и начал спасать Академию и заниматься доносами, что, мол, начальство, смотри в оба. Хотел поссорить нас с Толстым. После этого цены старику нет никакой, и чтобы раз навсегда с ним разделаться, и решил прибегнуть к вышеупомянутой экстренной мере, черт с ним».