Из крупных заказных работ того времени интересной работой был еще портрет Лосевой, написанный в 1903 году.
Поздняя критика вульгарно-социологического толка обвиняла в связи с этим портретом Серова во всяческих смертных грехах до декадентства включительно, ставя ему в вину и то, как он усадил модель, и то, какое положение придал рукам.
Но ведь это не Серов декадент, это модель его декадентская, и все то, в чем Серова обвиняли, сделано им для того, чтобы эту декадентскую сущность обнажить; все это сделано во имя осуществления поставленной перед собой художником задачи: дать психологический, если угодно, даже исторический образ женщины определенного круга того времени. И в этом смысле Серов справился с задачей блестяще, по-серовски, совершенно не отступая от основных законов своего искусства: правдивости, честности, реализма. Да, это реализм чистой воды, поскольку реализм – это «типичное в типичной обстановке». Но то, что для литературы является «типичной обстановкой» или «типичной ситуацией», то для портрета должно быть, очевидно, определенной трактовкой образа, создающей картину типичности. Поэтому-то Серов усаживает Лосеву с «вывертом» и придает характерное положение рукам.
Это вообще один из излюбленных его приемов – заставлять говорить не только лицо, но и руки, но пользовался он этим приемом раньше очень редко и робко. После портрета Лосевой этот прием будет повторяться очень часто и со все более возрастающим значением.
Подобные обвинения, хотя и высказанные с других позиций, раздавались и раньше – со стороны современников Серова. Художественный критик Борис Терновец обвиняет Серова в том, что он навязывал позы моделям, что они, эти позы, вымучены и неестественны. Как пример он приводит портрет С. В. Олсуфьевой, изображенной спиной к зрителю с «неестественным» положением рук.
Но вот много лет спустя был напечатан рассказ об истории создания этого портрета, записанный со слов самой Софьи Владимировны Олсуфьевой[48].
«Характер у Валентина Александровича был очень неровный: то шутит, живо и остроумно разговаривает, то вдруг сидит бирюком, и не скажи ему ничего.
Юрию[49], когда он заказывал портрет, очень хотелось, чтоб я была изображена в черном бархатном платье.
Серов пришел, посмотрел исподлобья, попросил переменить несколько раз позу и сказал, как отрезал:
– Вы не привыкли в бархате ходить. Надо другое платье.
А я правда не любила богатых платьев.
Выбрал он композицию совершенно случайно… Было светло, я сидела дома одна, в сереньком будничном платье, накинула на плечи теплый шарф. Неожиданно вошел Серов.