И вообще время, время не то: не та обстановка, не те люди, не те характеры и манеры, не та одежда – все не то. И представление о красоте не то.
Красота не может быть раз и навсегда определенной, одинаковой на все века. Каждое время создает и утверждает свою красоту. Можно брать уроки у прошлого, но не повторять его. Стиль должен соответствовать времени, как соответствуют времени изображаемые люди.
Но Серов не был теоретиком и поэтому не понимал причины своей ошибки. Обычно интуиция, вкус, чувство меры вели его по правильному пути. И тогда, после мюнхенского заблуждения, он вскоре вышел на верный путь и уже больше не повторял былых грехов.
Но ему казалось, что его искусство не дает ему подняться над землей, вырваться из плена действительности. А ему хотелось вырваться. Он мучительно переживал свои неудачи с «Русалкой» и с «Ифигенией», ему хотелось «мочь» все. Сейчас он опять думал о мифологическом сюжете, хотел писать «Навзикаю», но совершенно не знал, как приступиться к ней, чтобы опять картина не стала несоответствием легенде, как первые его опыты.
И друзья его все время твердили о красоте и возвышенности старого искусства… А он только посмеивался, пока сам не попал в плен к этой красоте.
И вот теперь он сделал новую попытку, но друзья его в один голос объявили, что попытка ему не удалась. Бенуа даже назвал живопись портрета Карзинкиной «смазливой». Серов был искренне огорчен. Он не видел своей ошибки. Увлеченный задачей технических поисков, он забыл о главном, об общей гармонии картины, и ему показалось, что коль скоро он освоил все элементы живописи старых мастеров, то и задача им выполнена.
Он даже решил выставить портрет в Париже, куда Дягилев в 1906 году повез картины старых и новых русских художников. Дягилев считал, что пора приступить к исполнению своей мечты – «возвеличить русское искусство» на Западе.
Выставка открылась осенью 1906 года при так называемом Осеннем салоне, где, в отличие от Весеннего, выставлялись художники-модернисты. И посещался Осенний салон главным образом почитателями новых направлений в искусстве.
Выставка была устроена, как обычно устраивались дягилевские выставки, роскошно и со вкусом. Золотая комната – иконы, серебряная – современники Петра, лазурная – XVIII век.
Но особое внимание было уделено новым школам, главным образом, конечно, мирискусникам. Парижане были поражены, что столько лет ничего или почти ничего не знали ни об иконах, которые привели их в восторг, ни о великих художниках прошлого, ни о своих современниках. Этой новой выставкой Дягилев буквально прорубил русским художникам окно в Европу. До этого была лишь узенькая щель.