С картинами Серова Грабарь познакомился еще до того, как Серов стал известен. В первые годы своего увлечения живописью Грабарь покупает этюд старика-еврея, «писанный никому тогда не известным Серовым», и копирует его. В 1888 году Грабарь на всю жизнь влюбляется в серовские картины, выставленные на периодической выставке, и с тех пор благоговение перед Серовым не покидает его.
Десять лет спустя Грабарь и Серов познакомились. Случилось это в самом начале 1898 года в Мюнхене. Грабарь учился там в рисовальной школе Ашбэ, а Серов приехал в Мюнхен на выставку Сецессиона, где должны были быть выставлены его картины. Серов посоветовал тогда Грабарю написать картину для периодической выставки в Москве, потом через несколько месяцев прислал даже письмо с напоминанием. Грабарь послал тогда в Москву портрет девочки. «В Москве картина не была удостоена премии, которую в тот раз получил Татевосянц, – пишет Грабарь. – Художникам она показалась странной и непонятной. Ее восприняли как инородное тело, неожиданно свалившееся на русскую почву. Серову она понравилась».
Так что Грабарь чувствовал себя в какой-то мере обязанным Серову своей известностью.
Приехав после выставки из Парижа в Москву, он предложил Серову сейчас же приступить к работе над книгой.
И вот потянулись долгие дни и вечера, когда отпирались сундуки и шкафы, и перед изумленным Грабарем предстали десятки и сотни альбомов, листов, этюдов – свидетельство огромной, каждодневной, упорной работы, которой завоевывалось волшебное, поражавшее всех мастерство. От первого мюнхенского альбома, на котором рукой Валентины Семеновны было выведено: «Тоня Серов. № 1», до самых последних, с их удивительным умением схватывать характерное двумя-тремя удачными линиями.
Какая огромная, какая интересная жизнь прожита этим человеком в его общении с листом бумаги и карандашом!
Серов вспоминал свою жизнь по этим рисункам. Впервые он рассказывал о ней. О Никольском, о Мюнхене, о Париже, потом об Абрамцеве, рассказывал о матери и о Немчинове, о Репине, о Врубеле, о Мамонтовых.
Грабарь тщательно записывает. Серов спохватывается: ведь это живые люди – можно ли о них писать все, что он знает? И когда Грабарь приносит ему первые страницы текста, он просит исключить какие-то факты. Грабарь исключает. И вообще Серов смущен. Зачем такие неумеренные похвалы? Ведь он еще тоже жив. И эта книга в какой-то мере его воспоминания…
И вообще рано так категорично подводить итоги, словно он сделал свое и теперь стал чем-то вроде вчерашнего дня. Он еще работает…