На этот раз Серов пробыл там недели полторы. В Домотканове тоже было невесело. Когда-то он там много работал: писал портреты, пейзажи, делал рисунки для басен. Теперь же все дни почти ничего не делал.
И вообще последние пять лет жизни Серов не написал ни одного пейзажа. Может быть, потому, что пейзаж требует спокойного созерцания, а Серов был постоянно возбужден последние годы.
А может быть, потому, что из его жизни ушло Домотканово, верный источник пейзажного вдохновения? То, что он бывал там изредка, то, что он по-старому встречал там радушный прием, не имело сейчас значения.
В Домотканове поселилась тоска: там произошло непоправимое и страшное. Самое страшное. Умерла Надя, милая, чудная, застенчивая Надя. Ах, как это было ужасно! Как было горько и больно. Как остро врезалась в память картина: Надя, лежащая на столе, Надя в гробу…
Как часто неожиданно волной захлестывало это воспоминание: в московской квартире; на улице в Петербурге – где-нибудь недалеко от Кирочной; в афинской гостинице…
И теперь в Домотканове уже не было того особого покоя, той безмятежности, какие, сама того не ведая, создавала теплом своего сердца, светом вечно девичьей улыбки Надя.
И в Абрамцево не поедешь, чтобы рассеяться. Там, возле церкви, чудесной церкви, которую так весело строили когда-то все участники мамонтовского кружка, в которой венчался Василий Дмитриевич Поленов, за часовенкой, что поставлена была потом над телом Андрюши Мамонтова, слева от нее, под густой тенью старых абрамцевских деревьев выросли два могильных холмика…
Веруша, давшая жизнь его искусству и которой его искусство дало бессмертие, покоится в одной из них. А в другой – ненадолго пережившая свою дочь Елизавета Григорьевна: Савва Иванович был совсем убит свалившимся на него горем. Все находилось на прежних своих местах в Абрамцеве: так же стояли у окон вдоль стены стулья с гнутыми спинками, так же осенними днями солнце пробивалось сквозь пожелтевшие листья старых деревьев и играло на стене, на фаянсовой тарелке, на раскрашенном гренадере… Только навсегда ушла радость из этого дома, и лишь портрет Веруши на стене, в той самой комнате, где он был написан, вызывал среди других висевших там картин самое живое воспоминание об ушедшей отсюда радости.
Но, конечно, не только тоска, поселившаяся в Домотканове и в Абрамцеве, была причиной того, что Серов не писал в те годы пейзажей. Их не обязательно было писать именно там. Ведь писал же он пейзажи и в Финляндии, и на даче у Коровина. Да и вообще при желании в России можно найти пейзажи где угодно, можно сойти с поезда на любом полустанке и писать то, что увидишь.