Перед опущенным занавесом стали исполнять теперь не только увертюру, но и все первое действие, и спектакль очень выиграл.
Занавес этот остался собственностью Серова и после окончания постановки «Шехеразады» должен был быть возвращен ему. Но Серов умер, а Дягилев и не подумал отдать занавес его семье.
Последние дни пребывания Серова в Париже были омрачены очень неприятным конфликтом с Бенуа.
Между старыми друзьями начались распри, обиды. Конфликты, которые раньше улаживались как-то сами собой, теперь, в этой обстановке добровольной эмиграции, стали обостряться.
Бенуа возненавидел Бакста. Скорее всего, это была зависть, ревность к успеху товарища. А успехом Бакст пользовался в те годы огромным. У него был исключительный талант театрального художника, он создавал блестящие постановки. В России его имя стали ставить рядом с именем Врубеля. Французы чуть ли не на руках его носили. Анри де Ренье, утонченнейший из французских писателей, назвал Бакста «Гюставом Моро балета».
А Бакст совершенно офранцузился и в дополнение к своей французской фамилии изменил имя на французский лад и даже подписываться стал по-французски: Leon Bakst.
Бенуа считал, что его несправедливо оттеснили на второе место. Он даже интриговал потихоньку против Бакста. Серову приходилось вмешиваться, чтобы восстановить справедливость. «Обращаюсь к тебе как к директору по художественной части русских балетов, – пишет он Бенуа. – Скажи, как же это действительно отменяется и „Синий бог“ и „Пери“ – а как же Ринальдо Гано?[103] Бакст, последний в большом огорчении, совсем в унынии – тем больше что ведь он, кажется, уже многое заготовил. Странное вообще ведение дела…»
Открытый скандал произошел из-за авторства балета «Шехеразада».
Одним из авторов – бесспорным – являлся Фокин, ставивший танцы, другим – Бакст. Бенуа воспротивился. Он считал вторым автором себя.
Решили провести расследование, установить, кому все же принадлежит идея создания балета. Арбитром избрали Серова. Ему пришлось опрашивать свидетелей, знающих историю постановки, и он назвал имя Бакста как первого вдохновителя, давшего балету основную мысль.
Бенуа вспылил, накричал на Бакста, на Серова. Сцена была безобразной. Серов пробовал унять его, но Бенуа так разошелся, что все разговоры оказались бесполезными.
«Бедняга Бенуа – совсем истерическая женщина – не люблю, – пишет Серов жене. – Очень тяжело видеть сцены, которые пугают и отдаляют. Он совершенно не выносит Бакста. В чем тут дело – не знаю, уже не зависть ли к его славе (заслуженной) в Париже».