Свирель Марсиаса (Шутеричи) - страница 9

Через несколько минут на мосту и берегу столпились десятки людей. Все старались перекричать друг друга.

Рыбаки, пригнавшие лодку, держали себя очень важно и едва отвечали на вопросы, которые им задавали.

Помнится, собравшиеся говорили, что уже много-много лет никто не мог поймать в Поградеце такую рыбу. Одни считали, что такую рыбу поймали впервые за двадцать лет, другие — за сорок. Спорили, сколько потянет рыба — семьдесят пять, сто двадцать или сто пятьдесят килограммов, — и никак не могли прийти к общему выводу.

Марко поднял меня на руки, боясь, как бы меня не придавили или не столкнули в воду.

Я, наверное, совсем задушил свою плотвичку, сжимая ее руками. Да я и позабыл о ней, глядя на эту рыбу, большую, как лодка, — даже больше, чем лодка. Раза два она открыла рот, огромный, как у лошади, и вытаращила глаз величиной с подкову. Из глаза и из длинной раны в боку сочилась кровь.

И вот, удивленный, наверное, больше всех окружающих, вставил и я свое слово:

— Гляди, какая плотвичка, дядя Марко! Не то что я поймал.

Стоявшие рядом с нами рассмеялись.

— Это не плотвичка, хороший ты мой, — сказал кто-то. — Это карп, король карпов! Ты сам-то рядом с ним плотвичка!

И правда, в ту минуту я чувствовал себя таким маленьким… Кем я был тогда? Маленькой плотвичкой…

На лошадях, которые нам дал Марко, мы приехали в Подгоджан, но остановились там всего на одну ночь, и у меня в памяти не сохранилось почти ничего, кроме отца Марко, седого как лунь старика, с бородой по пояс, и двух — трех подростков — сыновей Марко. Единственное, что мне хорошо запомнилось, — это хошмари, которое нам подавали на ужин.

Если вы не знаете, что такое хошмари, я сейчас объясню. Хошмари — каша из кукурузной муки, залитая маслом. Масла так много, что оно пальца на четыре покрывает кашу. И пахнет она очень вкусно: ведь туда кладут еще меду. Съесть ее можно сколько угодно, потому что она так и тает во рту.

У меня еще и теперь слюнки текут, когда я вспоминаю это первое хошмари, что довелось мне есть в Подгоджане. И никогда мне не забудутся сыновья Марко, которые сидели не вместе с нами за обеденным столом, а в дверях гостиной и провожали мою ложку глазами всякий раз, когда я нес ее, полную каши, ко рту или ото рта к миске.

Хошмари — тяжелая пища. Мой отец съел не более трех ложек. Ел он куриную похлебку и простоквашу. А я съел побольше, хотя он меня и отговаривал. На следующий день я надоел Марко: ему приходилось поминутно снимать меня с лошади, когда мы ехали из Подгоджана в Величан, — хошмари давало себя знать.