Немец раскланялся так же поспешно, как и появился.
– Неаккуратно работает наш друг, ох неаккуратно, – сказал себе под нос сэр Бенедикт, и на его губах заиграла очень неприятная улыбка.
Улыбка эта не сходила с лица криптозоолога целый день: он вытаскивал больной зуб из пасти бедного облезлого грифона и улыбался, собирал на анализ экскременты мантикоры – и снова улыбался. Улыбался даже (хоть этого Лутфи уже не имел возможности видеть), в очередной раз затаскивая своего бесчувственного слугу в коляску. К вечеру, когда молодой человек принес хозяину заново выкованные детали (заказанные накануне), улыбка настолько вышла из-под контроля, что даже Анфиса Ксаверьевна почла за благо пораньше удалиться в свою спальню.
– Просто прекрасно! А у меня для вас, Кусаев, еще одно задание. Поскольку сегодня днем вы уже имели удовольствие выспаться, то покараульте-ка ночью в гостиной, чтобы никто не спускался из комнат и не заходил в мой кабинет.
Лутфи помялся (спать ночью хотелось, несмотря на дневной припадок) и все же осмелился внести рациональное предложение:
– А почему вы не можете попросить Анфису Ксаверьевну и Глафиру просто не входить к вам в кабинет, барин?
– По своей молодости вы забываете, кто они такие.
Лутфи открыл рот.
– Женщины, Кусаев, женщины! Сразу видно, что с иностранным фольклором вы знакомы весьма поверхностно. Знаете сказку о Синей Бороде? Запретить женщине заходить в какую-то комнату – все равно что втолкнуть ее туда силком. Так что возьмите томик сказок из моей библиотеки и бдите на кушетке.
После того как доктор скрылся за дверью своей комнаты, молодой человек некоторое время попереминался с ноги на ногу, потом все же зашел в хозяйский кабинет, взял крайнюю книгу из шкафа, закрыл за собой дверь и примостился на кушетке. Книга, конечно же, не была томиком сказок, а носила мудреное название «Бестиарий любви». Вместо того чтобы следовать разрозненным указаниям сэра Бенедикта, Кусаев решил повышать свое образование систематизированно, принимаясь за книги по порядку, начиная с левого края нижнего ряда полок.
Первый же абзац подарил ему полчаса крайне запутанной мыслительной деятельности. Второй – и вовсе вогнал в тоску. И только пристальный взгляд Афродиты, будто специально повешенной так, чтобы ее отражение находило гостей даже на стекле серванта в гостиной, не давал молодому человеку комфортно растянуться на кушетке и предаться преступному сну. Через час, когда скучающий читатель превратился в увлеченного листателя (картинки дев, обнимавших различных чудовищ, были, не в пример тексту, хороши), что-то больно впилось в лодыжку спущенной с кушетки Лутовой ноги.