— Ты, царевна. Я бы тебя ни с кем не перепутал, не сомневайся. Пойдём.
Она была оживлена, широко открытые глаза сияли, ямочки на округлившихся щеках, полуулыбка…
Ждала праздник, и получила его. Он обращался с ней, действительно, как с царевной, предупредительно, даже почтительно. Когда вёл в танце, его рука ни разу не спустилась ниже талии, и только взгляд говорил — это моя вещь. Красивая, дорогая, изысканная, — и моя.
В тот, первый раз, он проводил рукой по её телу сквозь неосязаемую ткань, и знакомился с ним. С торчащими позвонками, рёбрышками под тонкой кожей, девчоночьими грудками, косточками, где они не должны были ощущаться! И она замирала от этих прикосновений.
Теперь он знал её тело наизусть. Но это не вызывало скуку, как с Луизиными девочками. Была только нежность. И привычная мысль собственника — я принесу тебя к себе. Могу, хоть сейчас. А могу подождать, никуда не денешься.
Но у него был продуманный план, как в прошлый раз. Он хотел напоить её. Чтобы уж совсем — никакой своей воли. Один раз, может, это прощание, и ему не удастся её выкупить, выпросить, вымолить. Он не вынесет, если её поведут на фото-сессию, выставят на аукцион. Всех этих жеребцов перестреляет и пустит себе пулю в лоб.
Но сейчас я хочу её совершенно мою. Совершенно.
Подвёл к столу. Ликёр был сладким и крепким. Налил большой бокал.
— За тебя, царевна. Ты подарила мне много радости. Пей до дна. Пей.
Она выпила.
— Ты прощаешься со мной?
— Я не хочу с тобой прощаться. Помни это, что бы ни случилось. И ещё — пей до дна.
Сам едва пригубил рюмку. Потанцевали, но она уже не так слушалась, её пошатывало. Он ещё раз подвёл её к столу.
И опять:
— Пей до дна, пей, царевна. Ну, передохни и допивай. Мы уходим. Она едва держалась на ногах. Он вывел её из зала. В вестибюле взял на руки, понёс к выходу. Швейцар поспешил распахнуть дверь.
— Такси, сэр?
— Будьте так любезны!
В машине она спала, уткнувшись ему в плечо. Лицо было спокойным и доверчивым, он рядом, значит, всё хорошо.
Раздел её, сонную, и сам раздевался, глядя на неё. Потом целовал всю, первую женщину, которую насиловал, и первую, что целовал.
Это было непередаваемое ощущение. Она проснулась, но не открывала глаз, боялась спугнуть эти мгновения счастья. Горького счастья. Он прощается с ней. Обняла его, так и заснули в обнимку.
Утром он был прежним — весёлым, насмешливым:
— Проснулась? Пьяный лягушонок, это же вообразить невозможно! Болит голова?
— Нет.
— Значит, ликёр хороший. Пошли на пляж. Сегодня ты у меня доплывёшь до буйка, сдашь экзамен.
Она очень боялась, но какое это имело значение! Поплыла рядом с ним. Первые десятка три метров дались легко.