Лежала, прикладывала чайные пакетики к заплаканным глазам. Пусть ради квартиры, но женится по-человечески!
Вычеркнуть Олега из своей жизни, как она вычёркивала всех остальных, заставляя себя забывать всё, и плохое, и хорошее. Но с ним это будет нереально, невыносимо.
Как жить дальше? Жить или не жить…
Но этот вопрос надо решать не сейчас, когда надо идти на работу. Опаздывать для неё было немыслимо.
Пришла, как всегда — спокойная, деловая, приветливая. Больные в отделении были тяжёлые, их готовили к операциям. Бригада хирургов — светила с мировыми именами. Операции шли по нескольку часов, и обречённые люди поправлялись! Приезжали после санатория, благодарили.
В четвёртой палате была новенькая, женщина лет сорока пяти-пятидесяти.
Рядом сидела красивая девушка, похоже, дочка. Ей здесь дали халат, бахилы, шапочку.
Встала, когда вошла Надя:
— Врач велел капельницу, а у сестрички смена кончалась. Она сказала, вы придёте и поставите.
— Не волнуйтесь, всё сделаем, сейчас посмотрю назначения.
Через две минуты принесла штатив, безошибочно нашла вену на сгибе руки. Всё точно, чётко.
— Какая вы умница! — улыбнулась женщина, — обычно сестрички мучаются с моими венами.
— У нас клиника серьёзная, не с улицы персонал. Вас зовут Наталья Николаевна. А дочку?
— Катя, — отозвалась девушка.
— А меня — Надя.
Они явно не были москвичками.
В эту дорогую клинику попадали не самые состоятельные москвичи, те предпочитали заграницу. Но снобов хватало. Сестричек считали обслуживающим персоналом, и обращение было соответствующим, как со своей прислугой.
Наверное, обе Надины профессии научили её мгновенно чувствовать, с кем и как нужно себя вести. И она вела себя безупречно, ни одного лишнего слова, внимательно, чётко, доброжелательно.
Но была и другая категория — приезжие. Их сразу выдавала растерянность, стеснительность, открытость. И Надя, добрая душа, с ними держалась иначе.
Прежде всего, старалась успокоить, особенно тех, кому предстояла операция. Заверить — раз они попали в самое лучшее кардиологическое отделение самой лучшей в стране клиники, всё будет хорошо! И пыталась помочь, хоть словом.
— Вы не из Москвы?
— Питерские мы, — сказала мама. Катя молчала. У неё на лице совершенно не было косметики. Ресницы не подкрашены, глаза не подведены. Даже помадой она не пользуется. Так уверена в своей красоте… скорей всего, ей сейчас не до косметики.
— На операцию?
— На операцию, — подтвердила мама, — доктор наш договорился, у него здесь профессор знакомый, преподавал в мединституте. Приезжал в Питер — смотрел меня. Обещал, поправлюсь.