А в Москве Надя не отходила от Натальи Николаевны.
И не могла смотреть ей в глаза, материнское сердце обмануть невозможно. Она чувствовала, что от неё скрывают что-то важное. Катя, где она, что с ней?
— Наденька, вы что-нибудь знаете о Кате? Скажите правду, Бога ради!
— Наталья Николаевна, с ней всё в порядке. Она позвонит вам! Это в Москве можно звонить в любую минуту.
— Неспокойно мне.
— Вам нельзя волноваться. Она делает это, чтобы вы были здоровы!
— Что делает?
— Работает! Я ей обещала, что у нас всё будет хорошо. Я увольняюсь, но никто пока не знает этого. Уйду, когда вы будете в санатории, я обещала Кате. Наберитесь терпения. Она обязательно позвонит, когда сможет.
— Чует моё сердце, вы не всё мне говорите.
— Честное слово, я знаю ровно столько, сколько вы.
Платье было фирменное. У всех Луизиных девочек для ресторана были такие платья, один фасон и материал, только цвета разные. Оно струилось, облегая тело.
— Лягушонок, его надевают без белья, чтобы не торчали всякие резинки и застёжки.
У него был отличный английский костюм и фирменная рубашка.
Глянул в зеркало в гардеробе — они были прекрасной парой! Выпили на брудершафт, но не целовались, он никогда не целовал девочек Луизы.
— Теперь будешь говорить мне «ты». Ты, Олег!
— Ты, Олег! — улыбнулась ему.
Ей всё нравилось! Она впервые была в ресторане, тем более, в таком роскошном. И рыба таяла во рту. И прекрасное вино.
— Только одну рюмку, больше не надо, Олег, пожалуйста! Я быстро пьянею, потому что не пью вообще.
Они танцевали, это было чудесно. Он чувствовал сквозь платье её всю. Она подчинялась каждому его движению. И он хотел её нестерпимо, всё сильней и сильней. Пил виски рюмку за рюмкой. Вроде не пьянел.
Но вдруг решил — хватит. Больше я не намерен ходить вокруг да около.
— Всё, поехали домой.
Подошёл к столу, не садясь, подозвал официанта, положил ему деньги в папку. Взял её за руку и повёл к выходу. Молчал в такси. Сейчас он покажет этой девке, проститутке, которую десять дней, как оплатил! А она морочит ему голову.
Вышел, открыл ей дверцу. Она сняла босоножки и прошла к себе. Снял на ходу пиджак и туфли, пошёл следом.
Взял за плечо:
— Считай, время ухаживания кончилось. — И дёрнул змейку. Платье упало к ногам, а он уже нёс её к постели, и она беспомощно билась в его руках.
— Не дёргайся, хватит. Ложись, я сказал! Дразнила меня три дня, дрянь. Ты должна была лечь в первый же день, в первое утро! Убери руки, не дёргайся!
Взял её, наконец. И это было, как глоток воды после долгой жажды. Но она мешала ему напиться, дёргалась, извивалась. Прижал ей плечи локтем.