Я слишком сильно поддалась эмоциям, я говорила слишком откровенно, но остановиться уже не могла. Не могла сдержать этот страстный порыв быть замеченной и понятой, пускай даже моим врагом. И даже особенно моим врагом!
Но не только этого мне хотелось. Мне хотелось, чтобы она узнала, что натворила ее мать. Чтобы она четко поняла, каким образом они разрушили мою семью. Мне хотелось, чтобы она меня пожалела, а себя возненавидела.
– Стоунхейвен – это нечто наподобие памятника трагедии моей семьи. Все, что случилось с моими матерью, отцом и братом, началось здесь. Я уже говорила, что мой брат теперь шизофреник? А это началось здесь. И моя мать здесь покончила с собой. – И я указала за окно в сторону озера.
Лицо Эшли побелело.
– Боже! Я не знала.
«Еще как знала», – подумала я. Хотя, может быть, и не знала.
И я продолжала рассказывать – никак не могла остановиться. Годы боли, сомнений и неуверенности сделали свое. Но почему именно ей я рассказывала обо всем? Но это было так хорошо, так прекрасно – взять и сорвать наконец маску и обнажить правду, стать самой собой!
– Я – Ванесса, черт бы меня побрал, Либлинг, – с горечью произнесла я. – Может быть, я и вправду фатально, безнадежно порочна и не заслуживаю никакого сочувствия.
Когда я подняла голову, я не увидела перед собой Эшли. Это была Нина, напрягшаяся, словно бы готовая к прыжку. Ее глаза помрачнели и зорко наблюдали за мной. Я ожидала, что она подожмет губы или примется холодно рассчитывать свой следующий ход. Но она наклонилась ближе ко мне и заговорила голосом, каким прежде никогда ко мне не обращалась:
– Брось ты все это. Подумай хорошенько. И почему тебя вообще волнует, что о тебе говорят? Пошли они все куда подальше.
Меня словно ледяной водой из ведра окатили. Я была так шокирована, что у меня дар речи пропал. Никто со мной никогда так не говорил, даже Бенни. Она действительно так думала? И была ли она права?
– Пошли они все куда подальше? – заторможенно повторила я.
Эшли (или Нина) поерзала на стуле, посмотрела на мою руку с зажатым в ней кольцом и, похоже, произвела какие-то умственные подсчеты. Когда она снова заговорила со мной, Нина исчезла, а Эшли вернулась – со своей деланой улыбочкой, притворной эмпатией и рецептами безмятежности в стиле «Goop»[102]. Она начала что-то бормотать о том, что мне необходим майндфуллнесс, а еще забота о себе, и мне вдруг стало невыносимо слушать эту чепуху. Да как она смела советовать мне, как сосредоточиться и обрести покой?
Я резко встала.
– Пойду уберу кольцо в сейф, – сказала я, хотя бы для того, чтобы напомнить себе, что швырять это кольцо в физиономию Нины (Эшли) лучше не надо.