— Виктор на меня обиделся. Я ведь с ним не поздоровался.
— Очень невежливо с вашей стороны.
— Он должен понимать, что его прелестная жена намного интереснее его самого.
— Я люблю своего мужа. Он подарил мне чудесное кольцо.
— Только очень дешевое. Я могу подарить вам десять таких колец. Нет, дороже. Я могу осыпать вас золотом.
— И поддельными китайскими игрушками, — сказал Виктор. — Ты будешь в восторге.
Литвинов сел за столик.
— Выпейте вина, — сказала Светлана, глазами показывая Виктору: «Сядь». Он сел, с угрюмым видом глядя на грузного мужчину.
Грузный мужчина налил себе вина.
Задрав голову, Литвинов опрокинул в себя бокал.
— Вода, — сказал он, взял вилку, наколол на нее равиоли и отправил в рот. Он молча пережевывал пищу, с веселым и жестоким выражением глядя на Светлану. Ее взгляд выражал презрение и крайнюю степень отвращения.
Виктор же, внутренне корчась от бессильной злости, сидел с бесстрастным лицом. Почему-то он не мог оторвать глаз от жующего рта Литвинова, торчавшего в самом центре трехдневной щетины. Рот был жадный, хищный. Виктору вдруг пришло в голову, что Литвинов наверняка целует женщину грубо и слюняво, с громким причмокиванием; что ему нравится оставлять засосы на ее груди и ягодицах, как тавро на лошади.
Он опустил взгляд на его волосатые лапищи с толстыми, украшенными перстнями пальцами. Лапищи эти и особенно пальцы (с ухоженными и ровно подстриженными, как у гея-официанта, розовыми ногтями) выдавали грубость натуры, тупость и нежную любовь к самому себе.
Прожевав пищу, Литвинов снова обратился к Светлане, будто Виктора за столиком и не существовало:
— Я в обиде на вашего мужа.
— А что такое?
— Я сделал ему хорошее предложение. Дельное предложение. Но Витя отказался. Считает себя высоконравственным человеком. Я слышал, он и в церковь ходит грешки замаливать. Какие грешки могут быть у этого дурачка с лицом сушеной воблы? Ему, видите ли, неприятно иметь дело с человеком вроде меня. Разве это не оскорбление?
— Оскорбление, — кивнула Светлана. Теперь она говорила с Литвиновым тоном мудрой мамочки, успокаивающей нерадивого сына. — Кстати, вы меня тоже обидели.
— Да? Это хорошо. Я ведь и хотел вас обидеть. А как я вас обидел?
— Вы знаете, как меня зовут. А себя не назвали.
— Послушайте. — В голосе Литвинова появились нотки раздражения. — Что вам мое имя? Вы знаете, кто я такой. Наверняка ваш муженек жаловался на меня, как маленький мальчик, что я плохо веду бизнес и обманываю людей.
— Нет, он говорил, что вы бандит и убийца.
Ухмылка Литвинова стала еще шире, а взгляд — жестче.