ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ИЗРАИЛЬТЯНКА
ГЛАВА ПЕРВАЯ. КИНО, ВИНО И АРИЯ ВИОЛЕТТЫ. ТЕЛЬ-АВИВ, 1995
Фаня сильно сдала в последнее время. Стала уставать от своих рассказов, даже принялась плакать в особо трогательных местах. Старики говорят, сентиментальны, но, честно говоря, и у меня в этих местах пощипывает в носу. Задремала моя бабулька, слава богу, пусть отдохнет. Ей, как любой женщине, надо выговориться, пусть даже перед совсем чужим человеком. Хотя, надеюсь, я ей уже не совсем чужая.
Но с каждым рассказом она меня все больше поражает. Если это, конечно, не фантазии. Вот, оказывается, какой была Михаль, мать Томера. Трудно представить весьма раздобревшую 66-летнюю женщину тоненькой боевой девчушкой, которая не ходила, а летала, училась стрелять и готовилась к тяжелым испытаниям. Ну так и во мне сегодняшней несколько трудно узнать разбитную девицу с бас-гитарой наперевес и с косяком в кармане.
После похода в МВД и неприятного разговора с Игалем, век бы его не видать, да вот только нужен он мне пока, понеслась моя размеренная жизнь какой-то буйной иноходью, спотыкаясь и дергаясь. Каждую неделю встречаюсь с другом сердечным Лехой, уговаривая себя, что это только для здоровья, и очень боясь привязаться. А привязаться к нему легко: парень он добрый, заботливый, так что есть немалая опасность, да и девушка я привязчивая. Вот только этого совсем не надо. Ни к чему. Весело потрахаемся, пока я не свалю из Израиля, с благодарностью за все хорошее, и мило попрощаемся с тобой, Леха. Поверь, так будет лучше для всех. А для тебя - особенно.
Еще большая опасность - что не я, а он ко мне привяжется, потому что, чувствую, весьма сей мужчина ко мне неравнодушен. Жалко, если я ему сделаю больно. Я ж не садистка. Хотя, если вдуматься, все мы, бабы, в душе садистки, хлебом не корми, дай сделать больно тому, кто тебя любит. А с другой стороны, благодарно принимаем боль от тех, кого любим. Тут тебе и садо, и мазо, и все, что хочешь. Такая уж наша бабская планида.
Мы с Лехой, кстати, в Иерусалим съездили. И снова я была в каком-то непонятном состоянии - то ли возвышенном, то ли подавленном. Удивительный город. И “было мне там видение” - это ж горний град Ерусалим, там без видений никак, тут люди вообще с ума сходят, Не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле, решают, что они и есть Мессии, призванные очистить этот мир от скверны и спасти человечество. Так он действует на неокрепшие души.
Так вот. Решила я написать Богу письмо, это там в порядке вещей: пишешь записочку, на каком языке - неважно, и вкладываешь ее в щели Стены плача, считается, что прямо оттуда просьба твоя дойдет до Всевышнего. Написала, пошла на женскую половину молитвенной площади вкладывать ее в этот гигантский почтовый ящик. Суеверие? Ну да. А вдруг? Глубоко в нас сидит это “а вдруг”, еще с пещер каменного века, думаю.