– Когда Питер появлялся, бечевка слабо дергалась; однако, когда мы заходили в кабинет позже, все узлы на путах были туго затянуты и сургуч в целости. Только вот Селина выглядела очень усталой и совершенно обессиленной. Мы укладывали ее на диван и давали глотнуть вина, потом приходила миссис Бринк и растирала ей руки. Иногда кто-нибудь из девушек оставался посидеть с ней, но я никогда не задерживалась после сеанса. Мне казалось, знаете ли, что мы уже достаточно утомили бедняжку.
В продолжение всего рассказа дама мелко жестикулировала руками в замызганных перчатках, показывая мне, где на Селине затягивают веревки, как она сидит на стуле, как миссис Бринк растирает ей пальцы. В конце концов мне пришлось отвернуть голову и уставиться в сторону, поскольку от ее скороговорки и беспрестанной жестикуляции меня слегка замутило. Я думала о своем медальоне, о Стивене и миссис Уоллес, о том, как по случайности, по чистой случайности очутилась здесь, в читальном зале, где вдруг обнаружилось столько всего связанного с Селиной… Теперь это уже не казалось забавным. Только странным. Я услышала, как дама встает и надевает плащ, но по-прежнему на нее не смотрела. Однако она подошла к стеллажу, чтобы поставить на место книгу, и оказалась совсем рядом со мной. Взглянула на раскрытую передо мной газетную страницу и потрясла головой.
– Предполагается, что это мисс Доус. – она указала пальцем на карикатуру востролицей спиритки. – Но ни один человек, хоть раз ее видевший, не нарисовал бы такое. Вы когда-нибудь ее видели? У нее ангельское личико. – Наклонившись над столом, она полистала подшивку и нашла другую картинку – вернее, две картинки, опубликованные за месяц до ареста Селины. – Вот, посмотрите. – Она немного понаблюдала за мной, разглядывающей иллюстрации, а потом вышла из читального зала.
На странице, вплотную друг к другу, размещались два портрета. Один представлял собой гравюру с фотографии, датированной июнем 1872 года, и изображал Селину в возрасте семнадцати лет: довольно пухлая, с изящными темными бровями; в платье с высоким воротником (похоже, тафтяном); на шее и в ушах драгоценные подвески. Светлые волосы уложены излишне затейливо (воскресная прическа продавщицы, подумалось мне), но все равно видно, какие они густые и красивые. Селина здесь нимало не походила на «Истину» Кривелли. Я бы сказала, до тюрьмы в ней совсем не было холодной суровости.
Второй портрет показался бы комичным, не будь он таким странным. Карандашный рисунок спиритического художника изображал Питера Квика, каким он являлся на сеансах в доме миссис Бринк: плечи обернуты белой тканью, на лоб надвинут белый капюшон; лицо бледное, бакенбарды пышные и очень темные; брови, глаза и ресницы такие же темные. Голова в три четверти повернута к портрету Селины – и Питер Квик своим пронзительным взором словно бы велит ей посмотреть на него. Во всяком случае, так мне в конце концов примерещилось, ибо после ухода дамы я напряженно изучала портреты до тех пор, покуда не почудилось, будто все линии на них задрожали и лица стали подергиваться. Тогда я вспомнила про застекленный шкаф и желтую восковую руку Питера Квика. «А вдруг она тоже шевелится?» – подумала я и вообразила, как оборачиваюсь и вижу: страшная рука дергается вперед, подползает к самому стеклу и манит меня чудовищным скрюченным пальцем!