Но все же… все же… в моих мыслях, связавших каплю воска с Питером Квиком, присутствовала некая жуткая логика, которую я сейчас с содроганием осознала. Рука-то восковая, верно? Я мысленно вообразила читальный зал. Каково там ночью? Должно быть, очень темно, очень тихо. И все там неподвижно – кроме слепков в шкафу за стеклом. Все они чуть шевелятся, и по полкам словно рябь пробегает. Вот дрогнули губы воскового лица, вот затрепетали и поднялись веки; вот медленно распрямилась младенческая ручонка, и перетяжки на ней обозначились резче… ужасная эта картина живо предстала перед моим умственным взором, когда я отступила от Селины и застыла на месте, охваченная дрожью. Безобразно раздутые пальцы Питера Квика – я видела! ясно видела! – сгибались и разгибались. Вот чудовищная рука поползла по полке, подтягиваясь на пальцах. Вот приотворила дверцы шкафа, оставив на стекле смазанные белесые пятна…
А потом я увидела, как все до единого остальные слепки ползут через безмолвный читальный зал, постепенно размягчаясь, разжижаясь и перемешиваясь. Они сливаются в один восковой поток, который вязко изливается на улицу, катится к объятому тишиной Миллбанку, течет через клиновидную гравийную площадку к воротам и расползается по тюремному зданию, просачиваясь в дверные щели, в замочные скважины, в смотровые окошки. Воск мутно белеет в газовом свете, но никто здесь его не ожидает. Он ползет по коридорам совершенно бесшумно, и во всей спящей тюрьме одна только Селина различает едва уловимый шорох воскового потока по усыпанным песком плитам. Он взбирается по беленой стене рядом с дверью, напирает на заслонку смотрового окошка, просачивается в темную камеру Селины и стекает на холодный каменный пол. Он вырастает вверх острым сталагмитом и мало-помалу затвердевает.
А потом превращается в Питера Квика.
И Питер Квик обнимает Селину.
Все это пронеслось перед моими глазами за считаные секунды – и видение было столь живым и столь ярким, что мне стало дурно. Селина шагнула ко мне, но я попятилась. Встретившись с ней взглядом, я натужно рассмеялась – смех прозвучал жутко.
– Сегодня от меня мало толку, Селина, – сказала я. – Хотела вас утешить, но кончила тем, что сама разнервничалась, причем из-за полной ерунды.
Но это была вовсе не ерунда, я точно знала.
На темном каменном полу, рядом с башмаком Селины, ярко белела восковая капля – как она сюда попала? Селина сделала еще шаг, и белое пятно сначала оказалось в тени от юбки, а затем скрылось под подолом.
Я оставалась с ней еще немного, но чувствовала себя не в своей тарелке и под конец начала задаваться вопросом, что подумает надзирательница, если, проходя мимо камеры, увидит меня, такую бледную и смущенную. Она ведь наверняка сразу заметит во мне явные признаки душевного смятения. В свое время я точно так же боялась матери, когда возвращалась домой после встреч с Хелен.