– Мы не можем рассчитывать на помощь Артуровых сестер, – сказала она.
А потом выразила надежду, что я буду немножко добрее к Присцилле, чем была в день свадьбы.
Мать считает, что знает все мои слабости. Но разумеется, о самой большой из них она и не догадывается. На самом деле я уже больше месяца не думала о Присцилле и ее заурядных достижениях. Все это осталось позади. Я уже постепенно отдаляюсь от своей прежней жизни и от всех людей в ней: от матери, Стивена, Джорджи…
И даже от Хелен. Вчера она была здесь.
– Правда ли, что твои нервы успокоились и окрепли, как говорит мать? – спросила Хелен.
Она не может отделаться от мысли, что я храню лишь наружное спокойствие – что просто скрываю свои тревоги тщательнее, чем когда-либо.
Я вглядывалась в ее доброе правильное лицо и думала: рассказать тебе правду? Как ты к ней отнесешься? В какой-то миг я уже решила, что расскажу, что это будет легко и просто, ведь если кто и способен меня понять, так только она. Нужно всего лишь сказать: я влюблена, Хелен! Я влюблена! Это необыкновенная, чудесная, странная девушка и… Хелен, в ней вся моя жизнь!
Я вообразила, как говорю это, – вообразила столь живо, что страстность собственных слов взволновала меня почти до слез и мне вдруг показалось, будто я их и впрямь произнесла. В действительности я ничего не сказала – Хелен по-прежнему беспокойно и ласково смотрела на меня, ожидая ответа. Тогда я отвернулась, кивком указала на гравюру с картины Кривелли, приколотую над моим столом, и провела по ней пальцами.
– Как по-твоему – красивая? – спросила я для проверки.
Хелен недоуменно моргнула и сказала, что да, в своем роде красивая. Потом подалась поближе к гравюре:
– Только черты девушки толком не различить. Лицо бедняжки словно стерлось с бумаги.
И тогда я поняла, что никогда не расскажу ей о Селине. Потому что она меня просто не услышит. Поставь я сейчас перед ней Селину, она бы ее не увидела – точно так же, как не увидела четкие темные линии прекрасного облика Истины. Они для нее слишком тонкие, почти неуловимые.
Я тоже истончаюсь, теряю телесность. Я развиваюсь. Никто этого не замечает. Все видят румянец на моих щеках и улыбку на губах – а мать даже говорит, что я немного поправилась в талии! Они не знают, чего мне стоит сидеть и разговаривать с ними, – я удерживаю себя среди них единственно силой воли. Это очень утомительно. Когда я одна, как сейчас, все совсем иначе. Тогда – сейчас – я смотрю на себя и вижу свои бледные кости под истонченной плотью. С каждым днем они становятся все бледнее.