– Не могу знать, господин капитан! – пролаял капрал и, повинуясь ленивому взмаху рукой, четко повернулся и выскочил из хижины.
– Грязные животные! – убежденно повторил офицер, сбрасывая ноги в сапогах на земляной пол.
Как и его солдаты, последние несколько месяцев тайи Томео спал одетым, и уже смирился с тяжелым запахом немытого тела и человеческих испарений, в том числе и собственным миазмам. Он вынужден был терпеть все неудобства походного быта, оказавшись в глубоком тылу русской армии. Айны же, насколько он знал, никогда в жизни не мылись – в соответствии с собственными убеждениями и верованиями. И были достойны презрения за одно это.
Кроме того, тайи Томео подозревал, что родовой вождь айнов все-таки знает японский язык, но тщательно скрывает это. Вряд ли он таит в голове какие-то злобные замыслы – скорее всего, делая вид, что не понимает языка, тем самым он высказывает презрение к японской нации и ее армии. Пусть знает! Он и его грязное семейство живы пока только потому, что их ничтожная жизнь нужна Императорской армии и ее единственному офицеру в этом глухом уголке Карафуто. Когда в этих скотах минует надобность, он прикажет капралу перерезать им глотки!
Матерчатый полог откинулся, и в хижину вошел Охотник, с неизменной короткой трубкой в углу рта. Покосившись на айнов у очага, он несколько замялся, но, повинуясь нетерпеливому жесту офицера, прошел мимо них без приветствия и, не спросив разрешения, преступить порог их дома. Те, в свою очередь, сделали вид, что не замечают визитера: они презирали всех других северян, считая их гораздо ниже себя. И те, как ни казалось странным капитану Томео, послушно мирились с этим подчеркнутым пренебрежением. Признавали превосходство айнов перед орочонами, нивхами и прочими северными народностями, обитавшими на острове.
В минуты досуга и праздных размышлений Томео иногда задумывался над такой странной иерархией, но тут же всякий раз гнал размышления прочь: какое ему, собственно, дело до полудиких племен? Взять, к примеру, того же Охотника, покорно стоящего сейчас перед ним.
Невысокого, как все туземцы, роста, с темно-коричневой, продубленной морозами и ветрами кожей лица, рассеченного глубокими морщинами. Он был стар, но сколько ему было лет – никто, в том числе и сам Охотник, точно не знал. Кто-то говорил капитану, что Охотник жил на этом острове еще в прошлом столетии, когда тут еще была самая страшная каторга русского царя. И не просто жил, а зарабатывал тем, что охотился на беглых каторжников.
У него не было дома – он жил везде и повсюду, кочуя со своим чумом там, где хотел. Он пережил на этом острове победоносную военную экспедицию японской Императорской армии в 1904‒05 годах, пору безвластия, а позже – военный переворот 1917 года в России, который кое-кто называл великой революцией. Охотник не обращал внимания на такие «условности», как границы и демаркационные линии. В пору разделения острова на русский север и японский юг он продолжал кочевать там, где хотел. И появлялся со своей собачьей упряжкой и чумом то на севере, то на юге.