– Слушаюсь, господин капитан: через час!
– Не позже чем через час, идиот! – не выдержав, сорвался Томео. – Это означает, говенная голова, что завтрак командиру можно подать и через пятнадцать, и через тридцать минут!
* * *
– Что-то у японцев происходит, Арчи! – Райан с трудом поднялся на ноги и проковылял к дверному проему, за которым исчезли капитан и его приспешник.
Не прикасаясь к грубому куску полотна, выполняющему в хижине роль двери, он приник к щелочке и попытался осмотреться.
Лефтер промолчал. Вчерашний день положил начало серьезному отчуждению между ним и Райаном. Началось все, конечно, с того, что тот неожиданно напился. Раздосадованный его эгоизмом и тем, что своим поступком второй пилот легко переложил на командира и товарища хозяйственные хлопоты, Лефтер ушел за хворостом, а позже клял себя за то, что отсутствовал слишком долго. Вернувшись из лесной экспедиции и обнаружив исчезновение Райана, командир был серьезно обеспокоен его судьбой. Кляня товарища – если бы тот не напился, то плена могло и не быть – Лефтер брал часть вины за случившееся и на себя.
Попав и сам в плен к одичавшей японской солдатне, Лефтер был страшно рад, поняв, что его второй пилот здесь и что он жив. Но когда японский офицер, поболтав о туземных обычаях, приказал своим солдатам посадить Лефтера в медвежью клетку за компанию с Райаном, на смену радости пришли гнев и разочарование товарищем. Кто просил проклятого пьянчужку распускать язык и выболтать японцу все подробности насчет груза? Поймав его на вранье, японец и приказал поместить его в медвежью «тюрьму», которая по зимнему времени вполне могла оказаться смертельной ловушкой.
А как вел себя Райан в этот момент? Уж, во всяком случае, не как подобает американскому офицеру!
Когда солдат, забравшись на верх бревенчатой клетки, стал отодвигать пару бревнышек, чтобы засунуть туда Лефтера, Райан плакал и скулил, хватал японца за ботинки, умоляя выпустить его. Он пытался дотянуться до самодовольного японского офицера, обещая рассказать ему все, что ему нужно, взывая к его жалости – так, что Лефтер даже прикрикнул на товарища, призывая его вести себя достойно.
Он продолжал кричать и звать японца и тогда, когда капитан ушел в свою хижину…
Лефтер и сам был в отчаянии, прекрасно понимая, что в тесной деревянной «камере», на морозе, не имея даже возможности разогнуться, узники обречены на медленную и мучительную смерть от переохлаждения. Однако он сознавал, что криками и призывами к жалости и милосердию ничего не изменить. А вот то, что японец рассчитывал улететь на их «груммане», давало шанс на то, что замерзнуть насмерть пилотам все-таки не дадут.