Девичье счастье встретило меня в виде «черной» бани, какую я видела только в деревне у деда и в которую даже париться не ходила – воротила свой избалованный городскими удобствами нос. Сейчас же, стойко перенеся мысль о том, что расстаться с одеждой придется в огороженном забором и облагороженном настилом неотапливаемом закутке, я, выслушав от своей провожатой, что моя банщица ждет меня уже внутри, разделась, чувствуя, как легкий мороз тут же начал щипать кожу, сложила вещи стопкой, кинув полотенце сверху, сунула сапоги под скамью и, прижимая к груди свои баночки и чуть не споткнувшись о непривычно высокий порог, юркнула за дверь, плотно прикрыв ее за собой.
Черные стены, уже не красящие, но не отмываемые от копоти, слой мягких от воды и жара еловых веток, закрывающий пол целиком, пар и шипение от поданной на камни порции воды – я даже не сразу разглядела в этом тумане и полумраке молодую девушку, что отмачивала в кадке с водой веник. А вот она, привыкшая к тусклому свету, идущему из двух узких, закрытых в несколько слоев пузырями окошек, меня увидела сразу и склонилась чуть ли не до земли, мазнув кончиком черной косы пол.
– Давай условимся: мы тут без титулов, раз друг перед другом в чем мать родила, и пока не попаримся, так и будет. Тебя как зовут? – взяла я с ходу быка за рога, подходя ближе и чувствуя, как божественно прекрасный жар проникает под кожу, моментально ставшую влажной от висящего в воздухе пара.
– Дора, гос… – Наткнувшись на мой строгий взгляд, девушка стушевалась и замолкла.
– А я – Эвелин, но это ты наверняка знаешь. Ну что, в такой бане я еще не была, так что командуй. – Я поставила принесенные мною снадобья на лавку, умостила свою пятую точку на деревянной полке, глубоко вдыхая горячий воздух, собрала волосы в хвост, перекинула их на грудь и с интересом огляделась.
Выложенный камнями очаг с круглой «спинкой» располагался в углу, по правую руку от входа. Напротив меня, сидящей на деревянном лежаке, приподнятом над полом на добрый метр и имевшем в виде приступки лавку, стояли две полные воды кадки, одна пустая и одна на четверть заполненная водой лохань, в ней Дора держала банный веник. Переведя взгляд на мойщицу, я заметила, что она с интересом поглядывает на баночки, что сейчас стояли у моих ступней, и махнула ей рукой, мол, чего стоишь, поддай и садись.
Дора оказалась девушкой понятливой – помещение заволокло паром, а сама она аккуратно присела на лежак на почтительном расстоянии от меня, но достаточно близко, чтобы я смогла ее хоть как-то рассмотреть. Скуластое лицо, чуть широковато поставленные глаза, крупноватый нос, премилые ямочки на щеках. Девушка была крепкой, с развитыми плечами и спиной, небольшим животиком и тяжелой, но еще не потерявшей форму грудью. Широкие бедра и сильные руки дополняли картину деревенской труженицы. Лишь синяки от ударов да отпечаток чьей-то пятерни на предплечье делали эту картину безрадостной. Быстро отведя взгляд, я едва слышно вздохнула. Дора не выглядела подавленной или расстроенной – было ли это проявлением крепкой психики или же попыткой отстраниться от случившегося?