– Что со мной стало, господин храмовник? – Старик сухо закашлялся-засмеялся, и комтур, отпустив его ворот, отступил на полшага. – Вы же отобрали мой амулет. Отобрали мои книги. Оставили меня здесь одного, запретив переступать порог Алой крепости!
– Тебя должны были убить за то, что ты сделал. – Ханс практически шепчет эти слова.
Прикрыв глаза на мгновение, я сосредоточилась, задержав дыхание, как пловец перед прыжком в воду, и мысленно потянулась к стоящим передо мной людям.
Их эмоции обрушились на меня морской волной, рокоча и утаскивая следом за собой в морские глубины, и больших сил мне стоило удержаться, закусив губу до отрезвляющей боли, чтобы не нырнуть следом и суметь отсечь все ненужное. Открыв глаза, я видела комтура Алой крепости и стоящего перед ним старика и чувствовала эмоции каждого из них. Комтур источал волны едва сдерживаемой ярости, звериного бешенства, густо замешанного с разочарованием и тоской. Староста отвечал ему не меньшей злостью, но глухой, застарелой, покрытой пылью времен.
– Но не убили. Я больше не храмовник, и мне нет нужды держать ответ перед ликом Светозар…
– Нет, не смей! – Конечно же я не успела.
Комтур сделал лишь одно короткое движение, оказавшись возле старика, и вот уже тот кулем падает в снег с неестественно повернутой головой, а я сбиваю Ханса с ног широкой грудью Гаратэ. Волна людских эмоций снова обрушилась на меня – толпа в едином порыве тянется к убийце, Бернард что-то кричит мне, и я вижу краем глаза, как вскидываются арбалеты в копьях.
Этого нельзя допустить. Никак нельзя!
Где-то на грани сознания гудит туго натянутая струна. Ответ приходит сам собой вместе с жаром в груди.
– Отринь! – Храмовое наречие срывается с губ, я вскидываю в сторону толпы руку и растворяюсь в звуке, больше похожем на удар колокола. Толпа, жаждавшая крови, вдруг отшатывается и падает – люди не держатся на ногах, сползают друг по другу на утоптанную промерзлую землю. А затем все звуки исчезают, и я, чувствуя странную легкость во всем теле, теряю сознание.
В сознание врывались звуки, накатывая, как штормовая волна на беззащитное побережье, а после я, с трудом открыв глаза, увидела внизу землю и массивное конское копыто.
Руками нашарив укрытую латами шею коня, я вцепилась в нее, подняла свое тело, приняла сидячее положение и ошалело завертела головой, оглядываясь вокруг, непроизвольно шмыгая носом.
Грохот в ушах постепенно стихал, сменяясь звуками происходящего – плачем, причитаниями, смехом… Сквозь мутную пелену передо мной предстали деревенские жители. Еще мгновение назад желающие растерзать Ханса в клочья, сейчас они явно были настроены куда более миролюбиво, и, кажется, их мало волновал окружающий мир. Люди обнимались, что-то говорили друг другу, словно каясь в грехах, кто-то плакал в одиночестве, осев на землю, кто-то смеялся, воздев глаза к небу. Это казалось настолько странным, противоречивым и неправильным, что меня пробил озноб.