А налево повыше тумана неожиданно поднялось и как бы вздрогнуло солнце, осветив самый прелестный на земле мир: цветущие травы Задонья — русское подолье, тонкие лозины у воды и светлую реку. Прекрасна была родная земля, как всегда, когда он глядел на нее хоть одно мгновение.
И в это же самое мгновение в тумане, уже поднявшемся на полметра над водой, в дыму его, когда все звуки кругом раздаются так отчетливо, Шершавин услышал вдруг голоса и тяжелый топот.
Это немецкая пехота спускалась с другого берега к реке. Она вошла на мост и шла на тонкие лозины, на высокие травы, на зеленые степи Задонья.
Шершавин поднялся и пошел навстречу врагу.
Он не думал в эту минуту о смерти. Он думал о жизни, которую всегда любил. Сладко было жить в эту минуту и видеть светлые искры солнца в воде, чувствовать на своем лице росу, чувствовать в своем сердце упоение от близкой встречи с врагом и великую силу долга, который требовал от него сейчас только одного: действовать.
Никакого страха не было в душе. И не было времени для страха. Исчезла всякая мысль о себе.
Он бежал по настилу, бутсами разбрызгивая воду Донца. А туман, который все еще не в силах был оторваться от воды, скрывал его от врагов.
В руках у него был новый взрыватель. Он вставил запал в снаряд, поднял шток и рукою взялся за чеку.
Он знал хорошо, что будет взорван вместе с мостом, с немцами. Но весь он был поглощен каким-то чувством счастья, какое дается каждому честному сердцу в бою. Он не видел в тумане врагов. Но никто лучше не знал, как он их ненавидел. И одна только мысль, что они сейчас погибнут, давала ему это ощущение счастья. А другая мысль, что они могут помешать ему сделать то, что он должен был сделать, приводила его в необычайное возбуждение.
Со страшной ненавистью выдернул он чеку рукой и тотчас же увидел пламя. Звука он никакого не слышал. В пламени показалось ему, что прошли его боевые товарищи, оставшиеся за его спиной: три автоматчика, два человека из расчета, знакомый сапер. Потом захотелось ему увидеть дочку, которая родилась без него и которую он никогда в жизни не видел. Но показалось ему вдруг, будто кто-то снял с него пилотку, словно для того, чтобы остудить его разгоряченный лоб, а вслед за пилоткой поднялись на его голове волосы и как будто улетели прочь.
Он потерял сознание; наступила долгая ночь.
Но обожженное тело его жило. Отброшенный страшным взрывом, он упал в Донец. И воды степной русской реки приняли его, качали, лечили его ожоги. Намокшая одежда охлаждала обожженную кожу, а волна потихоньку толкала его к отмели и вынесла наконец на берег.