В моем тогда понимании, работа фокстерьеров по крысам как-то принижала качества собак этой породы, и неудивительно: ведь я уже не раз перевидал работу лайки на берлоге и даже схватки с медведями. Любил гонятся за лисицами и подстоять красного зверя из-под азартного гона гончих.
Но после проведенных с Булем охот по лисице авторитет фокстерьеров в моем понимании сделался незыблемым.
Я бережно храню пожелтевший билет, выданный политическим управлением Первой революционной армии. Этот билет давал мне право свободного посещения спектаклей, концертов и митингов, устраиваемых поармом — I. А в альбоме сохранилось поблекшее от времени групповое фото, подаренное мне первой, при Советской власти в Туркмении, труппой артистов.
В годы гражданской войны я находился с воинской частью в составе Закаспийского фронта. Часть была расквартирована в Ашхабаде. Здесь я познакомился с коллективом бакинской труппы актеров. Артист Гаршин оказался страстным охотником и большим любителем собак. Очевидно, это и сблизило нас.
Жил артист скромно. Семьи у него не было, и неразлучным его другом в ту пору был сеттер гордой Каро, в котором артист не чаял души, и надо отдать должное — было от чего. Я не встречал более преданной собаки своему хозяину, чем этот черный, с бронзовыми подпалами сеттер. Если артист разучивал роль, читал или вообще был занят, Каро мог часами сидеть, не спуская влюбленного взгляда с хозяина. Собака с полуслова понимала своего друга. Подавала спички, папиросы, обувь, отсчитывала голосом время и умела пригласить квартирную хозяйку, если она почему-то требовалась Гаршину. Сослуживцы Гаршина, наблюдая старания Каро, прозвали его камердинером. Когда артист был занят игрой на сцене, собака находилась в его театральной уборной и никого туда не пускала. Если артист был не в духе или взволнован от переживаний героя, роль которого он вел, Каро ласкался к нему, заглядывал в глаза.
Гаршин не раз приглашал меня на охоту по кекликам (горным курочкам), но я вынужден был отказываться от этого завлекательного приглашения. У меня не было дробового ружья, а ехать с винтовкой, как ездил я по копытным, не имело смысла. Но вскоре этот, казалось, неразрешимый тогда вопрос, к моему удовольствию, очень просто разрешился. Зная мою слабость к охоте, закаспийская чрезвычайная комиссия наградила меня памятным подарком — приличной двустволкой. И вот при первой возможности мы поехали на охоту в предгорья Копет-Дага за Фирюзу. Километрах в сорока — пятидесяти от Ашхабада расположен этот благодатный уголок туркменской земли. И тогда, и потом я любил поездки в Фирюзу. Бывало только въедешь в ущелье, как прохладный ветер освежит разомлевшее тело и, кажется, что попал в весеннюю пору в родные русские края, а неистовая сорокаградусная жара осталась где-то позади. Любил я и дорогу к этой туркменской жемчужине. Крутые подъемы, спуски и повороты, опоясанные голыми скалами, сумрачный свет ущелий, тихое журчание речки и веселое щелканье соловья в зарослях кустарника. Обычно ночь мы проводили в Фирюзе, а на рассвете отправлялись в предгорья.