— И я принадлежу к древнему роду, — заявил оруженосец.
— Помимо того, леди Мод — наше единственное дитя, наследница нашего имени и всех наших владений.
— Увы! Как ни горько мне говорить об этом, но ведь и я теперь единственный наследник Эдриксонов!
— Почему же ты до сих пор не открылся мне, Аллейн? Право же, по-моему, ты злоупотребил моим доверием!
— Нет, милорд, не обвиняйте меня в этом. Ваша дочь даже не знает, что я люблю ее, и мы не давали друг другу никаких обещаний.
Сэр Найджел задумался на минуту, затем громко рассмеялся и воскликнул:
— Клянусь апостолом, зачем мне вмешиваться в такого рода дела! Насколько мне известно, леди Мод всегда сама во всем отлично разбирается. Когда она подросла настолько, что могла топнуть своей маленькой ножкой, она всегда добивалась того, чего хотела, и если она питает к тебе такое же чувство, как ты к ней, то и сам король Испанский со всем своим шестидесятитысячным войском не смог бы стать между вами. Скажу тебе одно: я хотел бы видеть тебя посвященным в рыцари, прежде чем ты скажешь моей дочери слова любви. Я всегда утверждал, что только доблестный рыцарь может стать ее мужем, и, говоря по правде, Эдриксон, если Бог сохранит тебе жизнь, ты добьешься этой чести. Но довольно заниматься пустяками, нас призывают наши обязанности, об этом мы еще потолкуем, когда снова увидим меловые скалы нашей Англии. Иди к сэру Уильяму Фелтону и попроси его пожаловать ко мне: пора двигаться дальше. На другом конце этой горной долины нет прохода, и, если неприятель войдет сюда, мы окажемся в крайне опасном положении.
Передав поручение, Аллейн вышел из лагеря, чтобы побыть в одиночестве, ибо голова у него шла кругом после неожиданной вести о смерти брата и волнующего разговора с сэром Найджелом. Сев на камень и подперев руками пылающий лоб, он погрузился в воспоминания о брате, о своей ссоре с ним, о леди Мод в испачканном платье, о сумрачном старинном замке, о ее гордом бледном лице в оружейной и о сердечных обнадеживающих словах, которыми она напутствовала его перед отъездом. А ведь тогда он был еще простым клириком, без гроша в кармане, никому не известным, одиноким. Теперь же он сам стал сокманом Минстеда, главой старинного рода и владельцем поместья, которое хоть и уменьшилось, но было все же достаточным, чтобы поддержать честь его семейства. Кроме того, он уже приобрел жизненный опыт, считался храбрецом среди храбрецов, сумел заслужить доверие и расположение отца любимой девушки, и тот — это было особенно важно — выслушал его, когда Аллейн открыл ему свое сердце. Что же касалось посвящения в рыцари, то в столь бурные времена, полные событий, оруженосцу благородного происхождения нетрудно будет добиться этой чести. И либо он сложит голову в горах Испании, либо совершит подвиг, который прославит его имя.