— Сядь! — Мать ударила ее по щеке и отшвырнула на пол в угол горницы.
— Ну что вы в самом деле, Авдотья Елизаровна! — Демид заслонил Аниску от матери. — Нельзя же так, честное слово. У Анисы такое горе. И нога вот еще…
— Ой, нога, ой, ноженька, — еще громче запричитала Аниска. — Так тюкает, так тюкает…
— Заживет твоя ноженька!..
Да, нога заживет у Аниски. Демид отсосал яд гадюки. Но вот когда отсосется тот яд, которым отравили сердце Аниски? Аниска верила в папу, Мамонта Петровича. И он ее любил, папа Мамонт, человек с таким огромным и неловким именем. Он был добрый и самый справедливый папа! Конечно, у Мамонта Петровича много недругов в Белой Елани и во всей подтайге. Здесь он устанавливал Советскую власть, был первым председателем ревкома. Он беспощадно воевал с дремучими космачами-раскольниками. Он организовал колхоз и вытряхнул из деревни кулаков. Человек он был резкий, прямой, как шест, не гнущийся в трудные моменты, и вот чем все это кончилось…
— Ах, Боже мой, Боже! Что же мне теперь делать?! — причитала Авдотья Елизаровна. — До какой жизни я дожила с критиканом несчастным! Хоть бы раз, единый раз послушался меня Мамонт! Так нет же! Сам себе жизни не мог устроить и меня доконал! Все правды искал! А где она, правда-то? Чихала я на правду! Другой бы, похитрее, куда взлетел после партизанского командирства? А он, Головешка, остался тем же, кем был: ничем! Зато с принципами! Вот и достукался!..
Демид не знал, что и сказать Авдотье Елизаровне. Конечно, она сейчас несет такое, от чего через час сама же откажется. Но все-таки как обидно, что Авдотья Елизаровна так несправедлива к Мамонту Петровичу.
— Не я ли ему говорила, так дальше не пойдет! Кончать надо. Так он же верил в эту свою проклятую мировую революцию. Вечно носился со своими планами, с какими-то делами, которые век не переделаешь. А в ревкоме тогда и в сельсовете вез за четверых, и в леспромхозе тянул за директора, а что вышло? Что заработал?
— Мама, перестань! Перестань, мама, — рыдала Аниска.
Демид посутулился на лавке.
— Разберутся еще, — глухо проговорил он. — Мамонт Петрович, как вот подумаю, самый справедливый человек.
— Разберутся! Жди!.. Дурак несчастный! Не видел ничего, что вокруг творится!.. А как я жила с ним? Ни света, ни потемок. Пустота одна. Все учил уму-разуму. Это меня-то учить уму-разуму? Да я такое видела, чего ему и во сне не снилось. А тоже, было время, всему верила. А жизнь-то как ко мне повернулась? Что и обидно, что он, Головешка, из этого ничего не понял…
— Не говори так, не говори так! Папа хороший, хороший, — захлебываясь, твердила Аниска.