Меланья Романовна попятилась в угол, сгорая от стыда. Она все еще помнит и никогда не забудет, как читал ей Святое писание свекор Прокопий Веденеевич. Доколь же ей напоминать будут о таком грехе?!
Филимон Прокопьевич поднялся с лавки. Ох, как ему осточертели все предания про Лота!
— Погрелась, бабка? Иди.
— На другой день сказала старшая дочь Лота младшей…
Филимон Прокопьевич не стерпел дальнейшего. Подскочил к бабке Ефимии и, схватив ее под мышки, приподнял с табуретки:
— Говорю, обогрелась, иди. Наслышался твоих сказок, буде. И без того накликала на мой дом беду. Иди себе.
— Погреться бы мне. Остудина в теле. Видит Бог!
— Ступай к Авдотье Елизаровне и там грейся. Сродственница твоя.
— К Авдотье? Ведьма Авдотья-то. Истая ведьма. Прогнала меня.
— Тогда шуруй в сельсовет. Там разберутся.
— В Совет? И то! Дай руки-то погреть. С испару зашлись. Не помню, не помню, чтоб сразу после Покрова дня так лютовал мороз. Студено, студено на улице. Ту ночь провела в Таскиной. Добрые люди приняли хорошо. Как фамилия-то? Запамятовала. Еще сам хозяин читал мне газету про сраженье под Москвой. Говорит: Москву ни за что не отдадут Гитлеру. Я-то ему толковала, как в Москву заявился Наполеон и как горела потом Москва. Не верит! А все прошло на моей памяти. И наполеоновская война, и Севастопольская, и японская, и германская, и белые с красными. Еще про матушку покойную говорила, как она пришла из богатого княжеского дома в монастырь на Преображенское кладбище, чтоб спасти душу. И опять мне не поверил. Я толкую: были такие князья Дашковы…
— Были да сплыли, — подвел черту Филимон Прокопьевич, не чая, как выжить старушонку.
— И то верно, и князья, и дворяне, и сам царь. Все сплыли, как на земле не живши. Сколько перемен прошло на моей памяти? А тут вот Советы. Неслыханно, неслыханно. Ни в каком Писании про Советы не было сказано. Ни в бытии Моисеевом, ни в книгах Ездры, ни в книгах Царств…
— Ступай, ступай, — подталкивал Филимон Прокопьевич. — Давно помирать пора, а ты все еще шляешься по земле.
— Пора, пора. Чую смертушку. Сон такой видела. Амвросий праведный будто явился за мной. Взял так за руку и говорит: «Заждался я тебя, Ефимия, пойдем». И я пошла. И святой град Китеж там, на дне моря Студеного. Волжские раскольники толковали, будто град Китеж на дне озера. Врут, врут. На дне моря Студеного град Китеж. В том Китеже — Амвросий праведный и Лопарев там, возлюбленный мой. Ждет меня, ждет.
— Вот и ступай к нему, к возлюбленному своему. Ступай, ступай, пока ночь не пристигла.
— Зол ты, вижу, Прокопий. Каким был Ларивон, дед твой. Сам себя возлюбил, яко тварь ползучая свой хвост.