— Зачем ты ребенка привезла? Показать?
— Дык, осподи! К вам привезла: смилуйтесь за-ради Христа, матушка!
Игуменья рассердилась:
— Ты никак умом рехнулась?
— Осподи! Осподи! Ма-а-атушка! — завопила Меланья, падая на колени. — Заради Христа!
— Да встань ты! Чего воешь? Как будто я не понимаю вашей кержачьей хитрости! Ох, Господи! Спаси и помилуй. Когда же вы прозреете, сирые! Когда же вы вспомните про Господа Бога, Сына человеческого и Святого Духа! Когда же вы поймете, что входить надо к Богу тесными вратами, потому что широкие врата и просторный путь ведут к погибели. И ты… как тебя звать? Меланья? Да встань же ты, наконец.
Меланья поднялась.
— Ну так вот: ты надумала еще в храмов день обмануть меня с коровой. А к обману вел широкий путь и широкие врата моего доверия. А теперь корову белые забрали. И ты все это говоришь перед образами? Ты обманула не меня — Господа Бога! Может, разговаривала с еретичкой Ефимией, коя проживала у меня с год, натворила паскудства, оплевала святую обитель и ушла. Виделась с Ефимией? Она же из Белой Елани.
— Дык-дык-дык…
— Виделась! Так и есть!
Игуменья поднялась — взгляд, карающий грешницу, пальцами сжала черные четки.
— Вот что, Меланья. Обманувшая обитель — не достойна быть и малый час в ней. А на парнишку твоего смотреть нужды нету — здесь женский скит, не мужской. Или ты не в своем уме?
— Клятьба на нем, мааатушкааа! — завопила Меланья, снова бухнувшись на колени. — Тайная клятьба на нем! Слово с меня взято, мааатушкааа!..
Игуменья задержалась, соображая, о чем бормочет баба, спросила:
— Какая еще «клятьба»?
— Дык-дык колды помирал убиенный…
— Убиенный?
— Допрежь сказывал…
— Вразуми меня, Господи, понять эту женщину! — взмолилась игуменья Пестимия. — О чем ты бормочешь?
— Дык клятьбу взял с меня духовник в бане — батюшка наш, Прокопий Веденеевич…
— Тот греховодник, которого клянет Елистрах?
— Дык сказал мне он до погибели своей: «Ежли, грит, сгину, то отдай Диомида в скит праведнице Пестимии на возрастанье, чтоб грамоту узнал, Писанье мог читать, службы править по нашей тополевой вере. А на то дело, грит, клад завещаю — четыре дюжины золотых и часы ишшо»…
Да простит Господь Меланью! Она успела окончательно уверовать, что покойный Прокопий Веденеевич завещал клад не Демиду, а только ей, Меланье, а из того клада — четыре дюжины золотых да часики для Демида… А все, что в туесах, — для нее, только для нее, рабицы Господней! Это она сама скопила золото. Сама. Сама! Сама ямщину гоняла. Сама. Сама! В туесах ее золото, ее золото!..
Игуменья подумала:
— Тебя мучает какая-то тайна?