— Дык привезла к вам, матушка.
Игуменья всплеснула руками:
— Богородица пресвятая, слышишь? Она привезла ко мне своего… — Пестимия не выговорила слово — подавилась. Четки в ее пальцах пощелкивали, будто черт стучал копытцами, танцевал от радости, созерцая нераскаявшуюся грешницу. — О Господи! На старости лет слушать такое…
Игуменья примолкла, а Меланья все так же глядит на нее своими коровьими глазами, ждет милости.
— Что же он завещал тебе, этот блудник и преступник?! И нет ему отпущения грехов!.. Что он завещал?
— Дык-дык сказал на остатность — мучился от плетей шибко.
— Так его все-таки драли плетями? — обрадовалась игуменья.
— Драли, матушка. Шибко драли казаки…
— Слава Христе, — помолилась игуменья. — Ну, и что он завещал?
— Оставлю, грит, шесть дюжинов золотых на возрастанье Диомида. Четыре, грит, отдай матушке Пестимии, штоб грамоте обучали в скиту и штоб опосля стал духовником, как я…
— Господи! Нераскаявшийся пакостник завещал блуднице, чтоб она на замену ему вырастила еще одного снохача. И она, грешница, привезла в мой чистый скит во грехе и блуде рожденного и просит… Нет, не могу! Сил лишусь, Господи!..
Игуменья надолго примолкла.
Четыре дюжины золотых? О чем бормочет нераскаявшаяся грешница?
— Господи! И ты еще жалуешься на мужа своего! Да тут и сам святой растерзал бы тебя, блудница!..
Но — четыре дюжины золотых! Это сколько же? Сорок восемь? Чего сорок восемь? Да ведь она сказала — шесть дюжин. Сперва четыре, а потом шесть. Ох, грешница! Можно ли верить такой грешнице? Пред иконами лжет и не раскаивается!
— Про какие шесть дюжин говоришь?
— Про четыре, матушка. Часы ишшо.
— Ты же сказала — шесть дюжин?
— Дык-дык-дык четыре, матушка. Для скита. Часы ишшо.
— Ты, я вижу, скрытная и жадная. На свое и на чужое добро жадная. Врешь ты Богу и мне. Вижу то! Покарает тебя Господь, ох, как тяжко покарает. И не искупишь потом свой грех никакими дюжинами, грешница!.. Где эти дюжины и часы?
Меланья показала себе на грудь:
— Тута.
— Покажи.
Сверток в старом платке засунут был между грудей. Меланья достала и протянула матушке Пестимии.
— Встань и сама развяжи на столе.
Развязала. И вот оно — золото
gggзолото
ggggggзолото
ggggggзолото!..
И золотые часики на золотой браслетке с каменьями. Игуменья взяла их с платка, разглядывала на вытянутой руке.
— Чьи часы?
— Дык батюшки.
— Такие часы покупают только богатые барыни за большие деньги. Кому он купил часы, старый грешник?
— Дык не покупал… в ямщине заробил, грит.
Золото сверкает на темном платке — сатано скалит зубы, радуется, совращает непорочную святую Пестимию, чтоб спеленать с грешницей Меланьей. Сорок восемь зубов выставил. А все ли они здесь, сорок восемь?