Председатель трибунала спросил, какое будет последнее слово приговоренных.
— Не ломайте комедию, обормоты! — крикнул Ложечников. — Кончайте!
Катерина коротко взглянула на всех и почему-то опустила шаль с головы на плечи.
Ничего не сказала.
Полковник Мансуров, заикаясь от страха, напомнил, что он лично не казнил совдеповцев. Он-де не был министром в кабинете кровавого Колчака. «Произошла жестокая ошибка. Пощадите мою дочь, Евгению! Она ни в чем не виновна. Пощадите ее! Она ни в чем не виновна!»
— Заткнись, полковник! — крикнул Ложечников, но полковник все еще умолял, чтобы пощадили его дочь Евгению.
Ложечников матерился.
— Заткните пасть этому волку! — не выдержал полковник. — Я прошу вас… прошу… о боже!.. помилуйте мою дочь!.. Пусть я достоин смерти с этими вот… бандитами. Но моя дочь, боже!..
Председатель трибунала ответил:
— Вашу дочь никто не собирается расстреливать.
— Дайте мне слово! — выкрикнул сотник Шошин. — Нас приговорили к смертной казни, а генералов почему не судили? Али помилуете? А еще большевиками прозываетесь!
— Будет суд над генералами, не беспокойтесь, — ответил Шошину председатель трибунала.
Мамонт Петрович спросил у Гончарова, про каких генералов говорит бандит?
Оказывается, в Таятах в женском староверческом скиту арестованы были два колчаковских генерала — Иннокентий Иннокентьевич Ухоздвигов и Сергей Сергеевич Толстов, князь, — которых надо доставить в Красноярск.
— Где эти генералы?
— Здесь. В нашем штабе.
— А сколько всего бандитов?
— Восемьдесят шесть со скитскими. Игуменью взяли с монашками, а эти монашки — две жены бандитов: Ложечникова и генерала Ухоздвигова, а две — дочери. Одна — Мансурова, другая — генерала Толстова. В скиту у игуменьи был главный штаб банды.
К Гончарову подошел председатель трибунала. Переглянулись. Гончаров молча кивнул.
Настал последний момент…
— Го-о-отовьсь!
Ложечников выматерился.
Полковник Мансуров громко сказал:
— Господи, помилуй меня! Спаси мою душу грешную! Евгению спаси, Господи!
Гончаров скомандовал:
— По врагам мировой пролетарской революции и рабоче-крестьянской советской власти — пли!
Раздался залп из семи винтовок.
Четверо упали тесно друг к другу.
С деревьев посыпался снег.
Катерина продолжала стоять, подняв согнутые в локтях руки на уровне плеч, ладонями от себя.
Густо пахло жженой селитрой.
Гончаров повернулся к красноармейцам, вскинул револьвер, скомандовал:
— По белогвардейской шпионке и начальнице штаба банды — пли!
И еще один залп.
Мамонт Петрович видел, как Катерина с маху оттолкнула от себя огненную жар-птицу, но жар-птица раскинула ее руки в стороны, клюнула в грудь, в самое сердце. Катерина так и упала навзничь с широко раскинутыми руками. И вдруг, совершенно неожиданно, как будто кто щелкнул бичом, — еще один выстрел…