И все же, распалив себя этими размышлениями, он вошел в гостиную губернатора в несколько возбужденном состоянии.
Он думал, что вечер будет узко семейным, но в доме было полно гостей, и общество собралось довольно смешанное. Долговязые, длинноносые дочери губернатора, заводя к потолку прекрасные черные глаза, кокетничали с офицерами из местного гарнизона. Секретарь губернской канцелярии явился со своей нарумяненной женой, по-видимому посчитавшей семейный вечер за торжественный прием и воткнувшей в прическу розовые страусовые перья. Два стареньких аббата состязались в красноречии перед губернаторшей. Выводок дочерей отставного адмирала порхал в гостиной, готовый воспарить на своих преувеличенно пышных рукавах, как на воздушных шарах.
В гостиной было шумно, но невесело. Кавур лишь недавно появился в Генуе, он привык к некоторой чопорности столичного туринского общества, и его коробила генуэзская вульгарность. Когда он подошел к кузинам Эммануеле, все вокруг замолчали, возникло странное замешательство, и младшая, чтобы заполнить паузу, быстро спросила:
— Может быть, вы успеете поехать с нами в среду на пикник?
Старшая метнула на нее быстрый взгляд и приложила палец к губам.
— Я подумаю, — не слишком вежливо ответил Кавур.
Он решал в эту минуту вопрос — что хуже: провинциальная развязность или провинциальное жеманство? Почему она говорит «может, вы успеете» вместо того, чтобы просто сказать: «Не хотите ли»?
Эммануеле, покинув адмиральскую дочку, увлек Кавура в дальнюю лоджию, выходившую в тенистый сад.
— Ну как? — спросил он. — Доволен, что уехал из Турина? Я даже не знаю, что ты тут делаешь.
— Наблюдаю за постройкой портовых укреплений.
— В нашем возрасте это большой пост. Я вижу, ты далеко пойдешь. Как двигается дело?
— Работы идут полным ходом. Можно подумать, что мы готовимся к войне.
— Было бы неплохо. Например, с австрийцами.
— Говорят, это тайная цель Карла Альберта… Такая тайная, что он сам себе боится в ней признаться.
— Пауки плетут сети, оставаясь в тени.
— Э, милый, ты ему льстишь. Думаешь, он способен на твердые решения? Да если он на что-нибудь решится, тут же протянет ноги от страха. Что нового в Неаполе?
— Все зажато. Еще хуже, чем у нас. Сейчас все втихомолку рассказывают анекдот, случившийся в опере. Цензура запретила произносить со сцены слово «свобода». Чем заменить? Пусть будет «честь». И вот фрондер Ронкони, любитель буффонных выходок, с особым удовольствием спел: «Он сделался солдатом — потерял свою честь». Генерал Манчини посчитал это публичным оскорблением королевской армии, направил в министерство меморандум. Но кто будет отвечать? Певец или цензор? Это пока неизвестно.