За окном стемнело. Лакей, обгоняя Камилло, метнулся в его комнату и зажег канделябры. Кавур подошел к секретеру. «Вертер» во французском переводе лежал раскрытый на той же странице, на какой он оставил полгода назад. В комнате полы навощены, но в нее никто не заглядывает, кроме слуг. Вазы для цветов пусты. Мать никого не предупредила о приезде.
Тоска одиночества охватила его. Он привык к одиночеству с детства, привык даже не замечать его. Но сейчас после полугодового отсутствия, после крушения карьеры ему страстно хотелось участия, близости родного человека.
Не раздеваясь, он бросился на кровать, зарылся лицом в подушки.
В чем он провинился перед всеми? Его никто не любил. Мать обожала Густаво и ненавидела младшего сына даже за то, что он хорошо учился. Отец, наоборот, испытывал некоторое уважение к способностям сына, но свирепел от свободомыслия Камилло, пренебрежения к авторитетам. Школьные товарищи не прощали ему богатства, добытого отцовскими спекуляциями, а может быть, и взятками, да и обскурантизма отца и близости старика ко двору. Сам он никогда не умел и не хотел делать первых шагов к сближению. Эта независимость расценивалась как гордость и бездушие. Женщины? Но он навсегда запомнил, как его гувернер француз аббат Фрезе сказал Базилио:
— Боюсь, что со своей мещанской фигурой он никогда не будет иметь успеха ни при дворе, ни у дам.
И был, конечно, прав. И потом с женщинами непременно надо самому сделать первый шаг. И услышать в ответ насмешку.
— Камилло! — послышался за дверью плачущий голос матери.
Она вошла слегка растрепанная, с покрасневшими глазами, терзая в руках кружевной платок.
— Камилло, ты не мог бы поехать в горы? — повторила она. — Густаво до сих пор не вернулся.
— Пошли кучера.
— Но он его не найдет.
— А я тем более.
— У тебя нет сердца.
И она громко хлопнула дверью.
Ну что ж, нет так нет. И не будет. Можете радоваться — не будет.
Он вскочил на ноги, встал перед трюмо. Вот он весь тут, со всей своей мещанской фигурой, со своим пузом, короткими ногами, с уродливо приплюснутым носом! Любуйтесь на него! Не хотите? А придется. Он прощается с юностью и клянется самому себе — больше ни одного нерасчетливого слова, ни одного необдуманного поступка, ни одного сердечного порыва. Он дает себе слово, не ища опоры, завоевать власть. Такую власть, что женщины будут ловить его взгляд, родители — гордиться и заискивать, все газеты — писать о его уме и талантах. Будет так.
Он сел на постель и стал методически раздеваться.