Одно время я поручил было заведование конским составом кавалерийскому офицеру корнету Л. Н. Мосолову, жившему в Лубнах, но молодому корнету работать в Курине не хотелось. Он всего несколько раз появился в конюшнях и вскоре уехал на Дон. Несколько дольше прослужил прапорщик-артиллерист, очень демократического происхождения, фамилию которого я не помню. Отец его занимался извозным промыслом. Прапорщик был относительно культурным молодым человеком – среднюю школу кончил, но в один прекрасный день попался в самовольной реквизиции в свою пользу – по существу, в грабеже. Мне было приказано арестовать своего подчиненного, но он успел скрыться из Лубен.
Таким образом, кроме Овсиевского и меня, офицерский состав взвода был в значительной мере текучим. Зато постоянными и надежными нашими помощниками было трое юнкеров Сергиевского училища – Войцеховский, Павлович и Лисенко и «артиллерийский техник» Патурнак, всячески старавшийся походить не на юнкера Технического артиллерийского училища, а на лихого кавалериста-николаевца. Очень обижался, когда по обычаю его звали «тихим ужасом». У Павловича близких в Лубнах не было, и ему с самого начала пришлось поселиться в казарме. Остальные долгое время жили дома, но к восьми часам утра аккуратно являлись в Куринь. С одним из них – портупей-юнкером А. Н. Войцеховским – я очень подружился. Одно время снимал комнату у его матери, жены чиновника, эвакуированного из Польши. Это была очень интеллигентная, жизнерадостная женщина, крепко любившая Россию. Теми же качествами обладал и сын – весьма самолюбивый, темпераментный и волевой человек, с которым было приятно и легко работать, несмотря на его вспыльчивость. Один из тех молодых студентов, которые прониклись дисциплиной и, что еще важнее, сознанием необходимости дисциплины, действительно до мозга костей. Когда я познакомился с Андреем Войцеховским, в просторечии Андрюшей, он был убежденным монархистом – конституционным конечно. О русской республике не мог спокойно говорить. Впрочем, мать Войцеховского выдала мне тщательно скрываемую им тайну, в то время годовой всего давности:
«– Не узнаю я своего Андрюшу… Наверное, он вам теперь не говорит, как проводил первые дни революции. Ворвался ко мне как сумасшедший, глаза полоумные, беснуется, кричит:
– Мама, мама, такая радость – царя больше нет! Россия – свободная страна, дождались наконец, мама!..
Прежде всего бросился снимать портреты царской семьи…»
Когда я пишу это, у меня такое ощущение, точно я вскрываю могилы давно умерших мыслей. Слова, которые шестнадцать лет тому назад сказал некий портупей-юнкер бывшей российской армии. Думаю все-таки, что эти раскопки не зря. Подлинных слов обыкновенных людей не очень-то много сохраняется для истории. Стыдиться тем более нечего – все мы тогда вообразили, что произошла национальная революция и более или менее бесновались. Летом 1919 г. мы встретились с Войцеховским на поле боя, недалеко от станции Искровки в Полтавской губернии. Тот раз успели только обняться и сейчас же опять простились – обоим надо было спешить. В 1920 г. я, будучи в Севастопольской офицерской артиллерийской школе, часто навещал Войцеховского, опять поступившего в Сергиевское артиллерийское, размещенное в историческом Северном укреплении. В России ему все-таки так и не удалось дослужиться до офицерского чина. Был произведен в подпоручики в Галлиполи. В самые первые галлиполийские дни, когда мы еще порядком походили на изголодавшуюся толпу, а не на воинские части, Войцеховский отыскал меня в лагере. Осунувшийся, побледневший после голодовки на пароходе, но такой же бодрый и подтянутый, как и в Лубнах. Из училища он вышел в конную артиллерию и впоследствии уехал к матери в Польшу.