Много смеялись и смеются над украинской самостийностью. Я сам смеялся и смеюсь. Но все-таки остается какое-то «но». Я видел его у очень многих – и у природных жителей Юга, и у случайно туда попавших. Служили в фантастических отрядах фантастической страны, сами потешались над своей службой, потом ушли в Добровольческую армию, а все-таки то «украинское» в них осталось.
В своей первоначальной записи я пытался объяснить это почти подсознательное «но» очарованием украинской старины. Думаю теперь, что ошибался. Просто мы очень одни любили, другие полюбили не самостийную Украину, а просто Украину. Лично для меня при мысли о России прежде всего вспоминается Подольская губерния. Этого не вытравить. Вероятно, поэтому мы и относились к украинской государственности иначе, чем коренные жители Великороссии.
Иногда взводу поручалось самостоятельно произвести разоружение того или другого села. Времена наступили спокойные. Можно было без риска посылать пятнадцать-двадцать человек. Кроме того, в штабе Куриня знали, что артиллеристы не учинят в деревне «эксцессов». В отряде шутили, что меня посылают специально для «деликатного обращения». Проходили эти маленькие экспедиции по той же примерно программе, что и походы всего Куриня в начале его существования. Прибытие в село. Созыв схода. Мужики снимают шапки. Я велю надеть, произношу короткую речь с обязательным упоминанием о том, что теперь не «старый режим» и от имени коменданта приказываю сдать оружие, военное имущество и казенных лошадей. Сносят, главным образом, винтовки, преимущественно неисправные, иногда в значительном количестве. Приказываю наложить их на подводы. Вечером или, в крайнем случае, на следующее утро выступаем в обратный путь.
Во время самостоятельных походов я старался как можно тщательнее следить за дисциплиной. Больше всего боялся, чтобы ездовые не начали, мягко говоря, «самовольных реквизиций». За добровольцев-учащихся я был спокоен. Ненадежных вообще не принимал в взвод. Раз один из ездовых забрался-таки в хату предполагаемого большевика и взял его бритву. Юнкера подняли бучу. Собирались подать рапорт об отчислении.
– Не желаем служить с ворами…
Еле их успокоил. Бритву велел вернуть, а ездового поставил под шашку. Помню еще два случая, когда пришлось пробрать кадет. Деревенский лавочник представил мне «реквизиционную квитанцию» на… полфунта конфет, тщательно выведенную полудетским почерком и подписанную моим козаком – шестнадцатилетним кадетом, перешедшим из конной сотни. Решил, что у нас надо действовать «по закону». Раз влетело и Мосолову. Он стоял караульным в парке. Около лотков с патронами лежало две гусиных головы. Доложил, что «несмотря на троекратное предупреждение» гуси продолжали объедать казенную смазку со снарядов, и он был принужден действовать оружием. Тела унесены «для погребения». Поставил его на два часа под шашку.