Перейду теперь к отношению или, вернее, к обращению германских войск с крестьянами. В этом отношении существует не только большевистский, но, насколько я мог наблюдать и слышать, добровольческий[235] трафарет. Сожжение целых сел, расстрелы, реквизиции, грабежи, насилование женщин… Когда при мне говорили о всем этом, я неизменно спрашивал:
– Где, кто, когда?
В отношении германцев конкретных данных мне так и не пришлось услышать (австрийские войска, по-видимому, в отдельных случаях допускали беззакония и не оправдываемые военной необходимостью деяния). Защищать честь германской армии совсем не входит в мою задачу. Отрицать те безобразные жестокости, которые немецкие войска творили, например, в Сербии, я не могу, да и не собираюсь. Пишу просто, как «свидетель истории» и как таковой по совести должен сказать – в Лубенском уезде немецкие части вели себя превосходно. Я видел их изо дня в день, наблюдал во время походов, на ночлегах, в казарменной обстановке. Не раз говорил о германцах с крестьянами – и в восемнадцатом году и позже, при добровольцах, когда о каком-нибудь подлаживании не могло быть и речи. В начале 1920 г. в Донской области один пожилой мужик на мою просьбу сказать совершенно откровенно, какая из менявшихся властей, по его мнению, лучше всех себя вела, ответил кратко:
– Немцы[236].
Как ни обидно для самолюбия, но я лично считаю, что этот крестьянин прав.
В Лубенском уезде по крайней мере деревенское население менее всего терпело от германских войск. Ни одного случая грабежа мне неизвестно. За реквизируемые продукты и фураж немцы платили по казенной таксе, которая для того времени не явилась слишком низкой. Нечего и говорить о том, что самочинных расстрелов и порки и в помине не было. Отличная дисциплина германских частей в особенности чувствовалась во время стоянок по деревням, где, вообще говоря, люди значительно легче распускаются, чем при казарменном расположении.
С повстанцами германцы дрались и, так же как и мы, рассматривали захваченных с оружием в руках не как воюющую сторону, а как мятежников, надлежащих преданию военно-полевому суду. В Лубенском уезде с повстанцами, оказавшими упорное вооруженное сопротивление, мы столкнулись только однажды в Денисовке. На село германцами была наложена контрибуция, и несколько человек расстреляно по суду. Ни одной хаты сожжено не было. Вообще мне известен лишь один случай[237], когда в качестве репрессии германцы (насколько я знаю, по соглашению с генералом Литовцевым) применили разрушение жилища. После восстания в Денисовке и ряда разбойничьих нападений на хутора, произведенных людьми из банды или, если угодно, из отряда Дробницкого, решено было сжечь его усадьбу в селе Оржице. По просьбе крестьян, боявшихся, чтобы огонь не перекинулся на соседние строения, им разрешили самим разрушить хату и надворные постройки. Часа через три на месте усадьбы осталась груда развалин. Корову Дробницкого и его шарабан передали нам в артиллерийский взвод.