— Ну, акул я здесь пока не замечал. Впрочем, приезжай, может, и повезет тебе на акулу-то.
— Ну-ну, — опять хмыкнул он на прощание.
Итак, Чугунков уезжает. Семенов не удивился этому, он ведь и раньше говорил мне, что Чугунков поедет в Ленинград. Значит, мои предположения верны, и Чугунков вел разведку не для себя. Теперь нужно поспешить и мне. Есть такое выражение: вторая линия охраны границы. Это жители пограничных сел, дружинники, детвора. Я звоню в правление колхоза, Михаилу Михайловичу, и слышу его недовольный голос:
— Ну вот, нашел время людей собирать! Самая у нас горячая пора, капитан.
— Надо, Михал Михалыч. Надо!
— Надо... — передразнивает он меня. — Ладно, чего уж. Приезжай к вечеру. Да не агитируй меня, пожалуйста, сам знаю, что надо. А ворчу просто так. Ясно?
В сердцах он бросает трубку. Конечно, ему сейчас туго приходится: весна... Будь у меня возможность, я помог бы ему. Но я не в силах пособить ему. У меня каждый человек на счету.
Вечером я собираюсь в Каменку. Чернецкому говорю: «Дела», и он кивает.
— Что Чугунков? — У Чернецкого горят глаза.
— Уехал в Ленинград.
— Вопрос, надолго ли?
— Да, — говорю я. — И еще дружина. Сегодня собираемся.
О третьем деле я не говорю. Я не могу больше не видеть Майи. Пусть я побуду с ней десять, даже пять минут — какая разница! Главное — увидеть, и тогда будет легче, и письмо Лиды не станет обжигать меня всякий раз, когда я перечитываю его.
Майя не ждала меня, мой приезд был неожиданным. Когда я постучал в дверь, она открыла не сразу. Я слышал, как она металась по комнате. «Подождите, Андрей. Одну минутку, подождите». Она хлопала дверцами шкафа, потом стукнул ящик. «Я прилегла на минутку, — говорила она из-за дверей, — а в комнате у меня развал». Она очень спешила, и когда открыла мне, то спохватилась, что пояс на халатике не завязан и вообще она его куда-то засунула в этой суматохе. «Такой был ералаш, что просто стыдно».
— Ерунда, — сказал я.
Мы забыли поздороваться.
— Заходите и садитесь. Господи, как вы неожиданно нагрянули! У меня вся физиономия перемята со сна. — Она быстро взглянула на себя в зеркало. Волосы упали на лицо, она откинула их. — Устала после работы и прилегла. И увидела вас. Мы карабкались на какую-то гору, и мне все никак было не ухватиться за вашу руку. Камни сыпались из-под ног и гремели. Проснулась — оказывается, это вы стучите. Хотите чаю?
— Ничего я не хочу, — сказал я. — Хочу только посидеть немного с вами, и все.
Она улыбнулась. Она видела, как жадно я разглядываю ее. У нее на щеке был след смятой наволочки, совсем как шрам, и веки чуть припухли от сна. И глаза не были подведены, как тогда, — быть может, поэтому они были спокойнее, круглее, без прежней диковатости. И еще тапочки на ногах. Без каблуков Майя оказалась мне по плечо. Маленькая и худенькая. Вот что делают каблуки: ведь раньше она была рослой!