В двух веках. Жизненный отчет российского государственного и политического деятеля, члена Второй Государственной думы (Гессен) - страница 203

Лесник услышал, повернулся к нам и укоризненно ответил: «Просто работа, месье, как и любая другая!» Как он был прав, этот лесной философ, поделом меня сконфузивший: автоматизм, вытекающий из сущности профессии, действительно все их уравнивает, и если Толстой не прав в своих нападках на судей, врачей, адвокатов, то лишь потому, что извращение профессии принял за сущность ее. А в конце концов, да нет же – прежде всего, самая жизнь есть профессия: каждый из нас, независимо от своей профессии, становится профессионалом жизни, поскольку методически, каждодневно вынужден повторять все те же действия, воспроизводить все безучастнее и покорнее те или другие манипуляции, и под старость – прости, Господи! – все больше напоминает несчастную лошадь, поставленную на круглой площадке, чтобы приводить в движение мельницу. Возможно, что презрительное отношение беспокойной духом интеллигенции к размеренному «мещанству» объясняется отталкиванием от автоматизма жизни. Но «богема», считавшаяся противоположностью «мещанству», имела мало привлекательного и становилась уже совсем отвратительной, когда, в свою очередь, неизбежно тоже превращалась в профессию.

Война

(1914–1916)

От последней главы веет сумбуром: малое и большое, личное и общественное, случайное и неизбежное – все сплелось в бесформенный ворох. Страшусь дальнейшего и пытаюсь утешиться предположением, что иначе и нельзя отразить господствовавшую тогда сумятицу.

В 1913 году вышел последний том нашумевшего произведения Ромена Роллана «Жан Кристоф», и французская Академия наградила автора большой премией. В России роман имел, пожалуй, еще больше успеха, чем на родине, и оценен был как самое крупное событие. Отчет об иностранной литературе в ежегоднике «Речи» на роковой 1914 год дал известный литературный критик П. Коган, ставший впоследствии ярым большевиком. По поводу «Жана Кристофа» Коган высказал мысль, что «душа современного человека – хаос». Ощущение изнеможения, усталости, точнее – постылости, было доминантой тогдашних настроений. Этого не понимала и не замечала старая гвардия интеллигенции. Она, правда, не сложила рук, не погнушалась погрузиться «в малые дела», к которым презрительно относилась в течение минувших бурных лет, вела энергичную работу на просветительском фронте, рассылая из столиц в провинцию профессоров, молодых ученых, литераторов для чтения лекций, не на политические, а на общекультурные темы, устраивала различные съезды. Новая точка приложения сил была найдена в организации в деревне кооперации, сразу получившей заметное развитие. Но, как отмечалось в том же ежегоднике, интеллигенция «не обнаруживала творчества в приспособлении к широко изменившимся условиям общественной жизни и продолжала действовать по старым традициям в прежних омертвелых рамках».