* * *
25 октября мы ждали в гости к обеду московского приятеля, крупного промышленника С. Смирнова, последнего государственного контролера, с жизнерадостной женой, наслаждавшейся министерским званием мужа. Днем он позвонил из Зимнего, уже отрезанного от телефонного сообщения, только один провод случайно действовал. Заметно бодря голос, он просил передать привет жене: «Приехать к вам уже не придется, да и как и когда увидимся – не знаю». Когда же я передал жене привет, она сказала, что очень плохо чувствует себя и тоже приехать не может. Поздно вечером она позвонила, чтобы сказать, что у нее температура поднялась до сорока, и из расспросов стало ясно, что у нее острый приступ аппендицита и что нужен немедленно врач. Немало пришлось звонить, прежде чем нашелся один, согласившийся с Петербургской стороны поехать на Английский проспект и удостоверивший правильность моей догадки. Телефон звонил беспрерывно, сотрудники и приятели делились сведениями и невероятными слухами, сгущавшими и опережавшими события, – захвачен Зимний дворец, разрушенный пушками «Авроры», министров увезли в Петропавловскую крепость, но на Троицком мосту озверевшие матросы расстреляли их, женский батальон, оставшийся верным правительству, в плену и изнасилован солдатами…
Было около шести часов утра, в постель я не ложился, когда вновь затрещал телефон, и еле слышным голосом Смирнова сообщила, что только что ей по телефону передали из крепости привет от мужа. А ее рано утром отвезли в лечебницу, не совсем удачно оперировали; еще больная, с повышенной температурой от загрязненной раны, она переехала в казенную квартиру государственного контролера, у подъезда которой дежурил патруль обвешанных пулеметными лентами матросов и куда так неуютно было проходить под испытующими взглядами их зверских лиц, когда я ее навещал. Но вначале еще царило причудливое смешение стилей – распознавать начальство и отличать его от врагов было затруднительно, и уверенный вид, твердая походка не раз служили надежным щитом.
Выход газет снова был приостановлен забастовкой рабочих. Исключением, если не считать официальных «Известий», постепенно с полевением Совета рабочих и крестьянских депутатов, теперь бывшего уже в руках большевиков, явилась еще газета Горького «Новая жизнь», имевшая за собой знаменательное прошлое. Незадолго до революции он, в компании архибуржуазных профессоров и литераторов, затеял издание газеты «Луч» на средства, предоставленные крупными банками. Были уже напечатаны широковещательные объявления с перечислением состава сотрудников, но издание почему-то расстроилось. А в это время грянула революция, и вместо «Луча» явилась «Новая жизнь», во главе с тем же Горьким, но с новым составом сотрудников – социал-демократов. Эта газета играла при революции ту же роль, что «Новое время» при царском режиме, но еще грубее и раболепнее держа нос по ветру. К ней еще плотнее прилипла данная Щедриным «Новому времени» кличка «Чего изволите?», и как смешно, что и печаталась «Новая жизнь» в типографии «Нового времени». Если Горького упрекали в недостойном вилянии, он жаловался на слишком рьяных сотрудников своих, совершенно как старик Суворин укрывался за своих «молодцов, которых он не может держать в узде». Мы было решили опять крепко стоять друг за друга и действовать скопом. Но забастовка затягивалась, коллективные усилия ни к чему не приводили, вследствие чего пришлось предоставить каждому идти своим путем. Немедленно стал выходить бульварный «Петроградский листок». Этот прорыв забастовки быстро стал расширяться, и постепенно появились все газеты, за исключением «Русской воли», сразу захваченной новой властью.