Постоянная работа в журнале имела для меня и материальное значение, удваивая гонораром более чем недостаточное жалованье, около 100 рублей. Незадолго перед моим назначением в Петербург жена добилась наконец развода и мы обвенчались, обзаведясь сразу большой семьей – четырьмя сыновьями, так что даже вместе со средствами жены нам хватало лишь на самую скромную жизнь.
Первое лето было нелегкое – мы поселились под Ораниенбаумом, откуда ежедневно приходилось трястись на службу, и дорога отнимала четыре часа. Всех сыновей я должен был подготовить к гимназическому экзамену, который они и выдержали очень удачно, а на меня Санкт-Петербургская 1-я гимназия, знакомство с внимательным, вдумчивым директором Груздевым произвели впечатление, всколыхнувшее недобрые воспоминания об одесской школе и вызвавшее чувство зависти, что я не родился на двадцать лет позже.
Перемена климата и посещение гимназии имели последствием частое заболевание сыновей заразными болезнями – донимала их и свинка, и корь, и ветряная оспа, и скарлатина. Каждый раз, как это случалось, мой начальник Любушкин, чадолюбивый отец многочисленного семейства, требовал, из опасения заразы, перерыва моей службы, пока не будет произведена дезинфекция квартиры. Болезни, к счастью, протекали без осложнений, и после первых тревожных дней и ночей наступал спокойный досуг, требовавший заполнения угорающей душевными неожиданностями пустоты. В один из таких периодов мысль устремилась и сосредоточилась на шекспировском «Гамлете». Свои мысли я изложил в обширной статье и отдал для напечатания в журнал «Начало». Так искренне я был уверен в правильности своей оценки и выводов и так остро переживал поэтому отказ редакции, что не имел мужества возобновить попытку, а впоследствии В. И. Качалов, собираясь выступать в Художественном театре в роли Гамлета, заинтересовался моей статьей; у него она и погибла. Сейчас у меня совсем нет уверенности, уместно ли бередить память напоминанием об изнурительном волнении, которое вызывала работа над проблемой Гамлета, да еще вклинивать рассказ этот в безмятежную обстановку министерского прозябания.
Чем больше меня увлекла проблема Гамлета, тем явственней я ощущал прорехи в научной подготовке и образовании. Заполнять их теперь было поздно, и тем тягостнее было после перерывов возвращаться в свою «пенсионную часть» и опять корпеть над писанием «по приказанию его высокопревосходительства…». Однако осенью и в нашей богоспасаемости произошла сенсация, и притом по случаю, меньше всего, казалось бы, для этого подходящему. На очереди встал вопрос о преобразовании сенатской типографии, обслуживающей Сенат и министерство: нужно было составить об этом представление в Государственный совет – реформа требовала законодательного порядка. Прежде всего бросились искать «примерное дело», но никакого прецедента не нашлось, и архивариус растерялся и загрустил. Гальперн возложил составление этого проекта на меня, причем ввиду сенсационности задачи я был освобожден от всех других обязанностей и оказался в привилегированном положении среди сослуживцев. Работу я выполнил с большой тщательностью и представил уже без посредничества прямо высшему начальству.