Прошло несколько месяцев, я уже забыл об этом инциденте среди однообразной скучнейшей работы, как вдруг в нашем помещении появился директорский курьер и, к величайшему смущению моему и изумлению сослуживцев, потребовал меня к директору департамента. Такое приглашение чиновника в моей скромной должности совершенно опрокидывало твердые устои чинопочитания. Я совсем растерялся, когда Н. Э. Шмеман в большой ажитации кинулся ко мне навстречу, лишь только я открыл двери кабинета, крепко пожал руку, обнял и стал горячо благодарить за то удовольствие, которое доставило «Николаю Валериановичу[37] и мне обсуждение вашего законопроекта в Государственном совете, откуда мы сейчас вернулись. Оно прошло без сучка, без задоринки».
Такой случай действительно представлялся большой редкостью. Одной из наиболее ярких черт режима в то время была межведомственная рознь. Каждое министерство старалось оттягать что-нибудь у другого, расширить пределы своей компетенции за счет другого. Граф Коковцов[38] рассказывает в своих воспоминаниях об упорной борьбе за сохранение в лоне министерства финансов Дворянского и Крестьянского земельных банков, которые Кривошеин[39], при поддержке Столыпина, стремился оттягать в министерство земледелия. Такая же борьба разгорелась между министерствами юстиции и внутренних дел из-за тюремного ведомства, которое Муравьеву удалось перевести в министерство юстиции, и каждая такая удача оценивалась как победа над противником. Каждый законопроект любого министерства давал другому повод подсидеть, раскритиковать, вообще причинить какую-нибудь неприятность, и отношения между ведомствами казались злой пародией на «войну всех против всех». Это была постоянная борьба, постоянная грызня друг с другом. Если мне лично так повезло, если проект преобразования сенатской типографии прошел без обычных аксессуаров, то счастливое исключение объяснялось либо нежеланием ломать копья на пустяках, либо предстоявшим генеральным сражением на территории преобразования судебных уставов, но – так или иначе – случайной причиной, лежащей вне содержания проекта.
Я почтительно поклонился. Шмеман вновь пожал мне руку, но в избытке праздничного настроения, уже на прощание, вдруг спросил: «А почему вы сидите на пенсиях?» Я ответил, что однажды уже был смущен таким вопросом и что снова могу лишь сказать – туда меня посадили. И опять тот же ответ: «Ну ладно, посмотрим!» – и через некоторое время я был переведен в юрисконсультскую часть, считавшую себя солью земли.
Здесь сосредоточивались наиболее сложные дела, разрабатывались важнейшие законопроекты, сюда поступали проекты других ведомств, на которые требовался отзыв министерства юстиции, здесь составлялись «шпаргалки», то есть материал для выступления министра в Государственном совете и различных междуведомственных совещаниях, здесь состояла и консультация, о которой уже выше упомянуто. Посему чины юрисконсультской части и считали себя привилегированными, аристократией министерства, это был и питомник министров и товарищей – Манухин, Щегловитов, Веревкин, все прошли через юрисконсультскую службу. Последнему кандидату – Мордухай-Болтовскому – неожиданно помешала революция, но он сумел занять видное положение и при советском режиме. Быть может, легкость приспособления и объясняется отчасти тем, что содержание вообще отступало на задний план перед формой, перед словесностью. Однажды Веревкин сказал мне: «Это представление в Государственный совет нужно изготовить в спешном порядке. Пожалуйста, поменьше глубокомыслия, замените его словесной водицей».