Из записных книжек Э. Ф.:
• Попросила своего лечащего врача, чтобы он, когда надежды не останется и боль станет нестерпимой, применил ко мне эвтаназию. Добавила, что обращаюсь к нему с этой просьбой на будущее в здравом уме и трезвой памяти. Он посочувствовал, но сказал, что такая процедура незаконна. Я ответила, что при любом раскладе вряд ли смогу его засудить, верно же?
• Стилистика надгробной речи или газетного некролога. Все достоинства размещены в отдельных графах и отмечены галочками. Это зримый аспект. Но определяется он менее зримой стилизацией памяти.
• Неизбежен и третий вид стилизации: он определяется посмертной памятью. И подводит к той точке, в которой последний из тех, кто тебя знал, вспоминает о тебе в самый последний раз. Следовало бы придумать название для этого заключительного события, знаменующего твое окончательное вымирание.
• Ничто из вышеперечисленного не должно подменяться саможалением.
• Я не разделяю заблуждения о том, что Изгнанию и Преследованиям религиозных или этнических групп предшествовала социальная гармония. Определенно нет: цель Изгнания – привнести в государство побольше мира. Избавиться от Смутьянов, пусть даже Смута исходит от нас. Насадить в государстве моноэтничность и монотеизм – и все изменится к лучшему в этом лучшем из миров. Естественно, этот план ни разу не сработал, причем по двум причинам. Во-первых, вражда не прекращалась, а потому вместо того, чтобы преследовать Другого на своей территории, приходилось выдвигаться за ее рубежи и преследовать Другого на его территории. А во-вторых, сокращение людского многообразия не приводит к внутренней гармонии. Об этом позаботился нарциссизм тонких различий.
Стоит ли говорить, что в ее архиве не нашлось места любовным письмам. Воображаю, как она их перечитывала одно за другим, до последней капли впитывала все, что они могли предложить, а затем просто выбрасывала. Или, возможно, выбросила все разом. Естественно, этого мне знать не дано. Но у нее была невероятная память и огромная неприязнь к беспорядку, так это мой собственный вывод. И естественно, ее определение беспорядка было куда шире, чем у многих.
Из своих редких поездок я присылал ей почтовые открытки. Она ни разу не подтвердила их получение и, понятное дело, не сохранила ни одной. В одном провинциальном французском музее я купил для нее открытку с изображением керамического блюда Бернара Палисси. Быть может, вам знакомы его работы. Жил он, если не ошибаюсь в шестнадцатом веке и занимался производством совершенно фантастических, ярких фаянсовых блюд, зачастую украшенных фигурками ползущих по дну рептилий. По-моему, блюда эти служили не столько для сервировки деликатесов, сколько для украшения интерьеров и, так сказать, для обсуждения в светском обществе. Мне они всегда доставляли огромное удовольствие. Короче говоря, во время нашего очередного обеда с Э. Ф. я, вопреки своему правилу, спросил, получила ли она мою открытку с керамикой Палисси. И в ответ услышал то, чего, наверное, заслуживал: «Его стало слишком много».