«Звезды прочат нам злой фарс:
Летом в Землю врежется Марс».
«Кто б мог подумать?»
Для своих сторонников Юлиан на протяжении веков сохранял притягательность как Утраченный Вождь. А вдруг бы он остался у кормила власти еще лет на тридцать, год за годом оттесняя христианство и – поначалу осторожно, а затем энергичнее – укрепляя политеизм греко-римского образца? А вдруг бы эту политику пронесли через века его преемники? Что тогда? Тогда, возможно, не понадобилась бы никакая эпоха Возрождения, поскольку древние греко-римские обычаи сохранились бы в неприкосновенности, равно как и крупнейшие научные библиотеки. Тогда, возможно, не понадобилась бы никакая эпоха Просвещения – оно бы в значительной степени уже свершилось. Тогда удалось бы избежать вековечных нравственных и социальных перекосов, навязанных чрезвычайно могущественной государственной религией. А там, глядишь, подоспела бы эпоха разума, и на сегодняшний день мы бы уже существовали в ней четырнадцать столетий. А уцелевшие христианские священнослужители со своими особыми, прихотливыми, но безобидными – точнее, вынужденно безобидными – верованиями соседствовали бы на равных с язычниками и друидами, с менталистами и шаманами, с иудеями и мусульманами – и т. д. и т. п. под благосклонным и терпимым покровительством той или иной потенциально возможной формы европейского эллинизма. Представьте себе последние пятнадцать столетий без религиозных войн, а возможно, и без религиозной и даже без расовой нетерпимости. Представьте себе науку, свободную от оков религии. Уберите всех этих миссионеров, которые не без помощи солдат насаждали религиозные верования среди туземных народов, пока солдаты разворовывали туземное золото. Вообразите торжество разумного начала той жизненной философии, которая сближала большинство эллинов: если возможны в жизни хоть какие-то радости, искать их надо в том кратком отрезке времени, что нам отпущен в подлунном мире, а не в надуманном посмертном диснейленде, что ожидает нас на небесах.
Разумеется, такая альтернативная история не менее фантастична, чем небеса обетованные. Как первой указала бы Элизабет Финч, нам приходится что ни день сталкиваться с изломанными ветвями человеческого древа: возможно ли избавить человечество от безрассудства, алчности и своекорыстия? Добавим сюда еще страх, как существенный фактор, которым определяются наши поступки: страх гореть в адском пламени, страх лишиться милости Господней, страх вековечного проклятия. Притом что насильственно внедренная добродетель вряд ли может считаться истинной добродетелью. Но ведь против мыслителей эпохи Просвещения использовался именно такой довод: ослабь узы и догматы христианского вероучения, перечеркни понятие Страшного суда – и какая же сила тогда остановит мужчин и женщин от превращения в зверей? Впрочем, те мыслители эпохи Просвещения почему-то не превратились в зверей. Ну, то мыслители, а как насчет простого люда? В некоторой степени странно, что Церковь настолько не доверяет своей пастве. Священнослужитель, конечно, ответит, что кому, как не пастырю, лучше знать свою паству. Но Церковь в ту пору проявляла бдительность, граничащую с паранойей, в вопросах сохранения своего могущества и влияния. А это возвращает нас к Юлиану.