Вершиной посмертной известности Юлиана стал XVIII век. Особое внимание привлекали два аспекта его жизни и философии: во-первых, знаменитая (или пресловутая) Юлианова «кротость», которая в эпоху Просвещения трансформировалась в идею «терпимости», и, во-вторых, в бытность его принцем и впоследствии просвещенным монархом, его ипостась философа. Сходные принципы лежали в основе дружеских отношений Дидро с российской императрицей Екатериной II, которая приобрела его библиотеку с сохранением за ним права на пожизненное пользование книгами, а вдобавок назначила его библиотекарем. В это же время прусский король Фридрих Великий усердно обхаживал Вольтера: «Мой Сократ», – вздыхал император; «Мой Траян», – отвечал философ.
Впрочем, прежде других следует упомянуть Монтескьё. В своем сочинении «О духе законов» (1748) он дает высокую оценку стоикам: «Если бы я мог на минуту забыть, что я христианин, я бы признал уничтожение школы Зенона одним из величайших несчастий, постигших человечество». Далее он особо выделяет Юлиана как величайшего правителя: «…после него не было государя, более достойного управлять людьми». Но Монтескьё добавляет одну поправку, необходимую в ту эпоху для его собратьев по перу: «…эта невольная похвала не сделает меня, конечно, соучастником его отступничества».
Современную трактовку фигуры Юлиана предложил Вольтер в двух типично воинственных, как всегда, статьях своего «Философского словаря» 1764 года издания. С самого начала он отказывается от предуведомления «Не будь я христианином», которое благоразумно использовал Монтескьё. Вольтер не использует даже ставшее привычным уничижительное именование «Отступник»: ни друзья, ни враги Юлиана, заявляет он, не оставили никаких свидетельств, что Юлиан перешел от искренней христианской веры к искренней вере в богов Римской империи; его «христианство» было жизненно необходимым прикрытием, а потому он не мог быть отступником. И теперь наконец-то, после четырнадцати веков клеветнических обвинений и выдумок со стороны Отцов Церкви и их последователей, пришло время здравого анализа. Истинный Юлиан, далекий от того чудовищного образа, который нарисован его теологическими противниками, следовал правилам «справедливости, умеренности и благоразумия». А если под давлением фактов нам придется все же признать, что он не любил христианство, то «возможно, мы сочтем простительной его ненависть к вероучению, окропленному кровью родных». Но, претерпев от галилеян «преследования, лишение свободы, изгнание и смертельные угрозы», ответных гонений он не допускал и даже помиловал шестерых солдат-христиан, готовивших покушение на его жизнь. Он обладал всеми достоинствами Траяна, Катона, Юлия Цезаря и Сципиона, но был свободен от их недостатков. В целом он ничем не уступал Марку Аврелию, «первому среди людей».