Размышляю дальше. Я предпочитаю верить Э. Ф. В конце-то концов, она всегда говорила правду. За исключением тех случаев, когда лгала. Например, когда Крис ее спросил, кто такой этот человек в двубортном пальто, она ответила: «А, этот? Да никто». Неприкрытая ложь, хотя кому из нас не случалось привирать в вопросах любви и секса? По-моему, вопрос в том, кому и чему ты веришь. Но смерть все меняет. Посмертное доверие каким-то образом цементирует достоверность.
Дело было так. От случая к случаю она писала для «Лондонского книжного обозрения». Редакция организовала цикл публичных лекций и пригласила ее поучаствовать. За выступление ей предложили гонорар, от которого она отказалась, но тут же поставила одно условие: чтобы во время лекции не велась никакая запись. По ее мнению, у таких мероприятий был особый статус: они считались публичными, но по сути оказывались в такой же мере личными. Ведь от слушателей требовались определенные усилия, чтобы прийти ее послушать, а ее это обязывало говорить только для них. Быть может, с ее стороны такие рассуждения были наивными. Но она же не всегда была столь опытной, какой виделась своим студентам.
О предстоящем мероприятии я узнал из небольшого объявления. Естественно, Э. Ф. никогда бы мне не сказала: «Кстати, у меня тут намечается публичная лекция, приходи меня поддержать». Такую просьбу она сочла бы не только унижением, но и манипуляцией, вмешательством в мою личную сферу.
Лекцию она собиралась озаглавить «Ты победил, галилеянин бледный», но редколлегия «ЛКО» аккуратно подкорректировала: «Где истоки нашей морали?» Я занял место подальше от ее глаз и склонил голову набок. Можно было подумать, я вернулся к ней в аудиторию, только без обычной тревожности. Содержание лекции в тот раз я знал наперед. Вначале она рассказала, как погиб Юлиан в персидской пустыне и почему его смерть обернулась одной из бед язычества и эллинизма. И триумфом – а также катастрофой – для монотеизма. Как возвышение и извращение христианства привело к «зашоренности европейского сознания». Как Юлиан морально превосходил череду римских пап. Как из Европы вымывалась радость (да, именно так она и сказала: «радость»), оставаясь только в разрешенных Церковью языческих рудиментах вроде карнавалов. Далее она завела речь о деспотической природе католицизма и протестантизма. О позорных преследованиях и изгнаниях иудеев и мусульман. О своей твердой убежденности в том, что источник наших нравственных воззрений и поступков отстоит от нас во времени дальше, чем представляется большинству, но, к сожалению, не так далеко, как краткое царствование Юлиана Отступника.