Словом, я сочла разумным, прежде чем начнется лондонское волокитство, дать себе немного времени осмотреться и понять, что представляют собой здешние девицы. Итак, поначалу, после того как Троттл благополучно поселил меня в моем новом жилище, рядом со мной не оказалось никого, за исключением Пегги Фоббинс, моей горничной, самой любящей и преданной женщины, которая ни разу не стала объектом флирта с момента нашего знакомства с ней, и после двадцати девяти лет ее безупречной службы вряд ли что-то могло измениться в этом отношении.
Пятого ноября я впервые вкушала завтрак в своих новых апартаментах. Смешно одетые люди расхаживали взад-вперед в буро-коричневом тумане, напоминая увеличенных чудовищ, коими кажутся мошки в пиве, а один из них расположился прямо на пороге Дома-на-продажу. Я надела очки, желая посмотреть, как обрадуется детвора тому, что я передала им через Пегги, а еще удостовериться, что моя верная горничная не станет слишком близко подходить к тому нелепому объекту для их забав, несомненно, битком набитому сигнальными ракетами, которые могли взлететь и рассыпаться искрами в любой момент.
Вот так и получилось, что впервые после моего переезда в комнаты напротив Дома-на-продажу я взглянула на него сквозь стекла очков. Этого запросто могло и не произойти, между прочим, поскольку для своего возраста зрение у меня остается на удивление хорошим и я стараюсь носить очки как можно реже, чтобы не испортить его.
Мне уже было известно: дом состоит из десяти комнат, очень грязных и пребывающих в запустении; ограда его проржавела, краска с нее облупилась и в ней недостает двух или трех прутьев; окна дома выглядят темными из-за поржавевших старых жалюзи или гниющих ставней либо того и другого вместе; кое-где окна зияют пустыми рамами, а другие стекла забрызганы грязью, которую кидали в них мальчишки (камней в окрýге хватает с избытком, в чем тоже повинны эти юные проказники); на тротуаре перед домом мелом расчерчены «классики», а на входной двери красуются силуэты привидений; таблички «Сдается внаем» покоробились от сырого спертого воздуха, словно с ними приключились судороги, а некоторые так и вообще упали и покоятся в углах, будто стремясь стать невидимыми. Все это я заметила еще в свой первый приезд сюда и обратила внимание Троттла на то, что нижняя часть черной доски с условиями найма треснула и откололась, а остальная надпись вообще стала нечитаемой; даже каменные ступени, ведущие к двери, растрескались напополам. Тем не менее в то памятное утро пятого ноября я сидела за столом и завтракала, глядя на Дом через очки так, словно никогда не видела его раньше.