– Кто-нибудь видел, как я вошла сюда? – испуганно спросила она.
– Поблизости никого не было. Но что все-таки произошло?
Ощущение опасности и страх держали ее в постоянном напряжении, не давая расслабиться ни на миг, но сейчас наконец последовала реакция: девушку начала бить дрожь. У нее затряслись плечи, руки, все тело. Она беззвучно заплакала, скривив губы, и на некоторое время даже лишилась способности говорить. Леон налил в стакан воды и подал ей; зубы незнакомки отбивали дробь. Если его товарищи и услышали что-либо, то сойти вниз никто из них не пожелал. Любопытство же самого Леона Гонсалеса давно уже стало притчей во языцех. Любая полночная ссора заставляла его немедленно вскакивать с постели и как магнитом влекла к себе, на улицу.
Спустя некоторое время девушка успокоилась настолько, что смогла поведать ему свою историю, причем оказалась она совсем не такой, какую он ожидал.
– Меня зовут Фаррер, Эйлин Фаррер. Я машинистка, прикрепленная к «Ночному машинописному бюро» мисс Льюли. Обычно на дежурстве остаются две девушки и одна из нас назначается старшей; но сегодня мисс Леа ушла домой пораньше. Мы, хотя и называем себя ночным бюро, закрываемся около часа пополуночи. Большей частью наша работа связана с театром. Например, после премьеры в сценарий необходимо внести изменения, или иногда за ужином заключаются новые контракты – и мы готовим их черновые варианты. В другое время это означает ведение самой обычной переписки. Я знакома с управляющими всех крупных заведений в округе и часто прихожу к ним в контору поздно вечером, чтобы выполнить необходимую работу. Разумеется, мы никогда не отправляемся к незнакомым людям, а в конторе нас обычно сопровождает носильщик, который одновременно исполняет обязанности и посыльного, он же следит, чтобы нам не докучали. И вот в двенадцать часов мне позвонил мистер Граслей из «Орфеума» и попросил меня напечатать для него два письма. Он прислал за мной авто, и я поехала к нему на квартиру на Керзон-стрит. Нам не разрешается бывать в частных домах клиентов, но я знала, что мистер Граслей относится к числу тех, с кем мы работаем постоянно, хотя до этого ни разу не видела его…
А вот Леон Гонсалес частенько видел ярко-желтое авто мистера Граслея. Этот импозантный директор театра проживал в эксклюзивных апартаментах на Керзон-стрит, занимающих весь второй этаж, и платил за них – как выяснил Леон, побуждаемый собственным ненасытным любопытством, – три тысячи фунтов в год. Он осчастливил Лондон своим появлением три года назад, взял в аренду «Орфеум» и даже поставил на его сцене с полдюжины спектаклей, бóльшую часть коих ожидал провал.