Тогда она поняла, что болезнь может пройти и без лекарств, что лечение может казаться страшнее болезни и что она любит свое тело и не может причинить ему боль. Это был первый шаг к осознанию противоречия между наивной старательностью врача и страданием пациента. Но пройдет еще много лет, пока она научится лечить людей, не причиняя боли, уважать чужое страдание и подбирать лечение индивидуально в соответствии с наклонностями больного. Для этого ей понадобится повзрослеть и пережить замужество, развод, переезд в другую страну — короче, стать зрелым человеком.
А в тот вечер, вечер знакомства с семьей Анатолия, она была очарована обстановкой, атмосферой, отцом и не заметила холодности матери, а точнее, приняла ее за интеллигентную молчаливость.
Полина Семеновна была хозяйкой в этой семье. Это был ее дом и ее город. Это она была москвичкой в отличие от мужа, который приехал в Москву с Украины учиться. Бронзовые статуэтки и фарфор были ее наследством, доставшимся от бабушки. Это она пожертвовала своей карьерой ради карьеры Аркадия и ради воспитания сына, а сама осталась простым участковым врачом. Хотя могла, предлагали, пойти в ординатуру, но кто-то же должен был зарабатывать деньги. И отправила в ординатуру мужа, а сама пошла бегать по участку из дома в дом по вызовам, по коммуналкам московским. А после работы Толика под мышку — и в музыкальную школу два раза в неделю, и на фигурное катание два раза в неделю. И все бегом! Автобус — метро — автобус. Слава Богу, в очередях за продуктами не стояла! Не зря же участковым врачом была и больничные листы выдавала. Вот и заходила в магазин через служебный вход и получала все что надо. Противно, конечно, было к торгашам ходить, но куда же денешься? И все одна… Муж то на работе, то на дежурстве. А потом оперировать научился, знаменитый стал. Какие операции выполнял! Людям зрение спасал! Но денег от этого не прибавилось. Ведь на травме глаза «сидел», а там какие взятки?! Там алкоголики одни, пьяные и битые. Кроме коньяка, ничего не приносили. А другие у Федорова работали, на «конвейере» близорукость оперировали. Хоть и скучная работа, зато денежная.
Так и воспитывала Толика одна, в любви, но строгости. Следила, чтобы занят всегда был, чтобы на улицу московскую не тянуло. Может, слишком строгой была. Но это от страха. Боялась ужасно, что с хулиганами свяжется, выпьет, ударит или украдет. Много перевидала таких, из дома в дом по участку бегая, и знала, как дети из хороших семей портятся, в тюрьмы попадают или спиваются, а несчастные родители сгорают от стыда и горя. Вот и удалось ей сына сберечь и в институт устроить. Только неразговорчивый он был, мало рассказывал о себе и особенно о личной жизни. Девушек домой не приводил, с подружками не знакомил. А то, что были у него такие, она не сомневалась. Были, и немало. Звонили они и разными голосами звали его к телефону. А она мечтала о невестке, чтобы была ей как дочка, как родная. И будет у них общее богатство — ее Толик. И чтобы еврейка была, из интеллигентной семьи, воспитанная и приветливая. Ведь Анатолий воспитан что надо. Не так, как муж ее Аркадий, когда поженились, повозиться пришлось, чтобы его деревенские привычки отбить.