А между прочим. Своим пацанячеством, шерифскими ухватками Жеглов запорол следствие, злобой к интеллигентскому гонору Груздева едва не оборвал ниточку к банде, да и вывел упырей под винтовки конвоя Шарапов, а не он. А слава была его, и любовь нации его, и страсть к эротичному черному реглану. Ибо любят командира, а не комиссара, кураж, а не правоту, Чапая, а не Фурманова. Так из романа про Шарапова «Эра милосердия» и вышел фильм про Жеглова «Место встречи изменить нельзя». «Эра милосердия Михал Михалыча — она ведь когда еще наступит».
Говорухин в интервью поминал, что пробовал на Шарапова Бортника, но верхи не разрешили на главные роли двух актеров с Таганки; темнит, похоже. Не больно-то и упирался. У тертого, приземистого, стреляного Бортника в роли комроты разведки совсем бы иначе звучали слова «Я, между прочим, в это время не на продуктовой базе подъедался, а воевал!» и «Что такое офицерская честь, я не хуже твоего знаю — на фронте этому быстро учили». И в банде бы такому скорее поверили, и с Варей Синичкиной не смотрелись бы они студенческой парой между лекциями.
Но Говорухину в спорах с Жегловым не нужен был равный, он сам жил и работал под девизом «Пусть знают мощь закона враги!» — и потому сослал бывалого Бортника играть Промокашку. А Жеглову дал просто партнера, второго номера, белого клоуна с рукавами длиннее рук. Книжный Шарапов, заходя в малину, подталкиваемый шпалером в поясницу, помнится, подумал: «Мне б сюда гранату и автомат с полным диском — и мы бы еще поговорили на понял-понял». Представить такие мысли у Шарапова-Конкина как-то трудно — несмотря на биографию и желтые метки тяжелых ранений.
Снайпер из анекдота на Пушкинской площади удивлялся: «Попал Дантес — а памятник почему-то Пушкину!»
Удивимся и мы: взял «Кошку» Шарапов — а памятник зачем-то Жеглову.
Наш. Нерукотворный. Выше Александрийского столпа.
Памятник воле, злому ремеслу и последней правоте, которую мы снова всей страной ощутили за собой в 2014 году, к тридцать пятой годовщине фильма «Место встречи изменить нельзя».
Вот у памятника и встретимся. У правой ноги.
Будет небесам жарко. Сложат и о нем песни
Умер Кобзон
Конферансье Апломбов в «Необыкновенном концерте» объявлял: «У вокала — Сидор Сидоров-Сидорини, у рояля — то же, что было и раньше». И уничижительно пялился на скорченное гражданской судорогой еврейское недоразумение у рояля.
Кобзон ломал шаблон — будучи тем самым, что не у рояля, а «у вокала». Цыкнуть на него не посмел бы и самый разудалый конферансье. С грудной клеткой тяжеловеса Иосиф Давыдович заполнял пространство, а голосом даже и слегка раздвигал его. В таких случаях национальный вопрос благоразумно уходит в тень, хоть и продолжает назойливо оттуда маячить.