— Англия может стать неплохим выбором, — добавил Жорж.
Я видела, что Эмори больно от того, что Жорж как будто лучше знает, что нужно нашей дочери. Но мы оба понимали, что Луэлла тянется к дяде именно потому, что он совсем не похож на ее отца: Жорж прямой, честный, скромный и совсем лишен блеска.
— Она согласилась? — неуверенно спросил Эмори.
— Да.
— Что ж, тогда мы перед тобой в долгу. Это очень благородное предложение. Разумеется, мы согласны, если она готова. — Сказав это, Эмори вышел из комнаты, не оглядываясь, как будто все, что требовалось, это его согласие.
Мне казалось глупым делать вид, что мы еще можем что-то решать за Луэллу, но Эмори отказывался признавать, что утратил власть хотя бы над частью нашей жизни. Он все еще настаивал, что Эффи жива, каждую неделю размещал объявления в газетах и звонил в полицию. Новостей не было.
Встревоженный Жорж сел на диван рядом со мной:
— О чем ты думаешь, Жанна?
С тех пор как Жорж начал ходить к Луэлле, я позволила себе думать о прощении и воссоединении, но ее постоянные отказы вернуться смущали меня.
— Ты уедешь с ней? — Мне невыносима была мысль об отъезде брата, ведь тогда мне придется остаться наедине с Эмори.
— Да. Ей нужен кто-то. И ты, конечно, тоже можешь поехать, если хочешь.
— Не могу. — Я покачала головой.
Жорж кивнул. Я все еще обходила больницы и морги. Он понимал, что я не успокоюсь, пока не похороню младшую дочь как подобает. Я встала, мечтая лечь в кровать Эффи. Порой я себе это позволяла. Постель все еще хранила ее запах, и я как будто чувствовала маленькое тельце рядом. Наклонившись, я поцеловала Жоржа в щеку.
— Ты такой милый. Я никогда не смогу тебя отблагодарить за все. Луэлла не стала бы нас слушать. Я уверена, что Англия — наилучший выбор, и я не смогу отдать ее в более надежные руки. Мне грустно будет тебя терять. Ты должен, по крайней мере, позволить мне проводить вас обоих. Скажешь ей об этом?
— Конечно.
Три недели спустя я сидела за столиком в кафе «Мартин» со своей старшей дочерью. Прошло шесть месяцев после ее ухода, но она стала такой взрослой и незнакомой, будто минуло десять лет. Но, по крайней мере, она оставила свои цыганские одежды и облачилась в купленный мной дорожный костюм. Он был велик, потому что она сильно исхудала. Но, смотря на нее, я почти верила, что она снова принадлежит мне. И все же я не знала, что сказать. Только что я спорила с ребенком, а теперь передо мной взрослая женщина.
Мы не обнялись и не дотронулись друг до друга. Мы сидели за столом с официальным видом, будто никогда не ужинали в одной комнате. Я заказала печень, а она курицу. Мы обе почти ничего не ели и не говорили. Я спросила, хочет ли она поехать в Лондон. Она ответила, что не особенно.