Когда официант убрал тарелки и принес меню с десертами, я почувствовала, что это наши последние минуты вместе. Их корабль отходил через три часа. Я умоляла Жоржа убедить Луэллу провести последнюю неделю дома, или хотя бы последнюю ночь, но она отказалась. Без Эффи — нет. Этот ланч — последний шанс поговорить, и мы почти упустили его.
— Так не пойдет, — быстро сказала я. Луэлла взглянула на меня поверх меню. — Нам нужно найти способ примириться друг с другом. Ради Эффи, если не ради нас самих. Помнишь, когда вы ссорились, она заставляла тебя выходить из комнаты, а потом возвращаться и начинать все с начала?
— Забыла, как меня это бесило, — улыбнулась Луэлла. — Она никогда не давала позлиться как следует.
— Думаю, она не хотела бы, чтобы мы сейчас злились друг на друга.
— Я не злюсь. — Она отложила меню и гордо расправила худые прямые плечи. — Я злилась, когда ушла. В основном на папу, на тебя меньше.
— А на меня за что?
— Ты его терпела, — сказала она с такой уверенностью, будто за время отсутствия все поняла. Горе сделало ее взрослой, но все-таки не до конца.
— Я его любила, Луэлла. С людьми, которых любишь, приходится мириться.
Луэлла удивилась. Я положила руки на стол и наклонилась в ее сторону.
— Что? А ты думала, мы с твоим отцом всегда были на ножах? Он тоже меня любил, и ты это знаешь. Просто он вырос из этого раньше, чем я.
— Ты знала, что он делает и с кем? — жарко спросила она, как будто вернулась прежняя дерзкая Луэлла.
Она все-таки не совсем изменилась.
— Да, моя милая, и задолго до тебя.
— И как ты это вынесла?
Действительно, как? Я смотрела на соседние столики, за которыми спокойно обедали мужчины и женщины. Ее юношеский идеализм казался таким трогательным. С ее точки зрения все было просто. Наступил 1914 год, и мир очень сильно изменился с тех пор: с 1897-го, когда мы с Эмори встретились. Поколение Луэллы может просто этого не понять. Они ходят в колледжи, опускают талии платьев и обрезают юбки, требуют права голоса и независимости. Теперь я понимала, что решимость моей дочери, ее желание избавиться от всего ей неугодного, даже от собственной семьи, — все это достойно восхищения. Я оставила свою мать, движимая страхом, а вовсе не уверенностью. Бросилась из одних удушающих отношений в другие. А Луэлла убежала одна.
Не думая, я стянула с руки перчатку и протянула открытую ладонь через стол. Я не знала, зачем я предлагаю ей руку в шрамах. Может быть, дело в том, что они успокаивали Эффи. Я не понимала этого, пока Жорж не заговорил о демонстрации наших слабостей, о том, что они делают младшее поколение менее уязвимым из-за их собственных недостатков.